Наконец нарастающая усталость понудила зашевелиться. Переступив с ноги на ногу, я присел на грунт и, прижав колени к груди, уронил голову на руки. Лоб ощутил стеклоподобную выпуклость наручных часов. Содержимое карманов (перочинный ножичек, деньги – несколько купюр и мелочь) у меня выгребли, а часы оставили. Специально, чтобы усилить мучения.
– Будешь смотреть, сколько сидишь в этой гробне, – говорили мне перед тем, как затолкать в земной провал. – И прикидывать, сколько ещё удастся протянуть. Если, конечно, сумеешь что-нибудь разглядеть в темноте.
Это были настоящие садисты, получавшие удовольствие от мучений людей.
Отведя руку, я взглянул на циферблат и… на нём отчётливо обозначились не только зеленоватые чёрточки стрелок, но и окружность циферок по периметру. Машинальный отсчёт дал понять, что на дне подземной полости я уже больше ста минут.
То, что удалось определить время, воспринималось как вполне естественное.
С некоторых пор, уже года полтора или два назад, у меня открылась способность различать те или иные предметы даже в абсолютной тьме. Особенности полов, стен и углов в глухом безоконном помещении, например. Или рельеф местности ночью в безлунии на довольно значительном расстоянии. При сплошном покрове туч и отсутствии каких-либо рукотворных источников света, когда нет, допустим, того же зарева над далёким селением или отсвета уединённого костра, спрятанного в складках местности. Короче, не хуже совы, которая ночью видит во много раз лучше обычного человека.
Вот и теперь моё зрение постепенно приспосабливалось к пещерному мраку. Обозначились ближние каменные стены и мрачный тяжёлый свод над головой. Одно лишь пространство впереди, в глубине пещеры оставалось закрытым чёрной непроницаемой завесой; оттуда тянуло холодом и сыростью.
Скоро ночь, а хотелось узнать, не осталось ли наверху, в заваленном проходе, какой-нибудь щели, которую можно бы расширить. И выбраться из заточения.
Скат, уменьшивший скорость моего падения, изобиловал многочисленными выступами и впадинами, похожими на ступеньки, и подняться до верха обрыва, за которым должен был находиться завал, не составило труда.
Одна ступенька, вторая, третья, ещё одна, ещё – и я на площадке, с которой меня столкнул пистолетный выстрел.
Увы, выход загромождали тяжёлые каменные глыбы. Сдвинуть их с места не под силу было бы и десятерым. И нигде ни одного просвета. Выбраться на свободу не представлялось возможным.