- Zurück! Umgruppieren! – немецкого
Николай практически не знает, только пару десятков намертво
заученных фраз, но две этих коротких команды понимает прекрасно.
Назад и перегруппироваться. Значит, сдрейфили, суки фашистские,
значит, отходят! Вот и хорошо, замечательно даже. Пусть небольшая,
но передышка. Жаль, своих погибших не забрать, придется оставить в
лесу…
Оторвавшись от противника на
несколько сотен метров, поредевшая группа ненадолго остановилась.
Нужно было оказать помощь раненым – а зацепило почти всех, кого
сильнее, кого меньше. В короткой стычке потеряли двоих, Витьку
Ивашутина, открывшего счет потерь, и радиста Гурама Арчелидзе,
рядом с которым и рванула злополучная граната. Так что разведчики
остались без связи – рация приняла на себя основной сноп осколков,
придя в полную негодность. Увы, хватило и самому радисту, и
оказавшемуся неподалеку лейтенанту Зуеву… Сколько погибло
диверсантов, по понятной причине, точно известно не было, но, судя
по всему, никак не меньше трех или даже четырех. Не считая раненых,
поймавших в темноте свою пулю или осколок, разумеется.
Тяжело ранило только командира
группы, получившего в схватке ножевое и осколочное ранения. Обе
раны были плохие: вражеский клинок пробил грудь, а осколок гранаты
перебил плечевую кость, что сопровождалось сильным кровотечением.
Кровь вроде бы удалось остановить; на грудную клетку наложили тугую
повязку, используя оболочку медпакета, чтобы предотвратить
попадание воздуха в травмированное легкое. Руку кое-как
зафиксировали неким подобием лангеты из подручных материалов, от
одного вида которой у любого медика волосы бы встали дыбом. В себя
лейтенант так и не пришел, хоть и был, как ни странно, все еще
жив…
Вырубленный ударом приклада Ванька
Сидоров едва не попал в плен – в последний момент его в
бессознательном состоянии вытащил на горбу Евсиков, получивший при
этом свою пулю в руку. К счастью, фашистский «подарок» прошел
навылет, не задев ни кости, ни крупных сосудов, так что жизни
сержанта ничего не угрожало. Сейчас Сидоров уже немного оклемался и
сидел, прислонившись к древесному комлю. Порой накатывала волнами
тошнота, однако рвать больше было уже нечем: все, что было в
желудке, он уже выблевал под ближайший куст. Евсиков же, белея в
темноте свежей повязкой, старательно делал вид, что ему нисколечко
не больно. Поскольку командиру – а сейчас сержант именно им и
являлся - слабость показывать не положено.