Симон и Хамед думают, что избавились от преследователей, но Симон продолжает ехать к Бастилии, ему не приходит в голову затеряться в переулках квартала, и когда Хамед начинает механически произносить текст: «Существует функция, независимая от различных факторов, неотъемлемых от вербальной коммуникации… и определенным образом их объединяющая. Функция, которую мы назовем…» – в этот самый момент DS выскакивает на перекресток с поперечной улицы, ударяет R16 в бок, и машина летит в дерево под оглушительный визг стали и стекла.
Симон и Хамед еще не пришли в себя, когда из дымящейся «богини» выскакивает усач, вооруженный пистолетом и зонтом, подбегает к «рено» и рвет на себя полуотвалившуюся пассажирскую дверь. Держа пистолет на вытянутой руке, целится в лицо Хамеду, жмет на курок, но ничего не происходит, пистолет заклинило, он жмет снова – клац, клац – глухо; тогда он, как копье, выставляет вперед свой закрытый зонт и хочет всадить его Хамеду в бок, но тот успевает рукой отвести острие, и укол приходится в плечо, следует пронзительный крик боли, страх переходит в ярость, и жиголо одним движением выхватывает орудие из рук усача, отстегивает ремень, бросается на обидчика и втыкает ему зонт прямо в грудь.
Тем временем другой усач подошел со стороны водителя. Симон видит его и пытается вылезти из «рено», но дверь не поддается, он заперт в салоне, и когда второй усач направляет на него дуло, цепенеет от ужаса, глядя в черное отверстие, откуда сейчас вылетит пуля и пробьет ему голову, в которой успевает мелькнуть: «внезапный взблеск – и ночь…»[126], как вдруг раздается рев мотора, и усач, сбитый синим «Фуэго», взлетает и шмякается на мостовую. Из «Фуэго» выходят два японца.
Симон выбирается из машины со стороны пассажира, на карачках спешит к упавшему на тело первого усача Хамеду, переворачивает его и… слава богу, тот еще шевелится. Один из двух японцев приподнимает голову молодого жиголо, получившего укол, щупает пульс и произносит: пуазон (яд), но Симон слышит сначала пуассон (рыба) и вспоминает, как Барт анализировал японскую кухню, потом переводит взгляд на Хамеда (кожа желтая, белки желтые, тело в конвульсиях), и до него доходит – он кричит, чтобы вызвали «скорую», а Хамед пытается что-то ему сказать, с трудом приподнимается, Симон наклоняется к нему, спрашивает про функцию, только Хамед уже не способен повторить текст, в голове все смешалось – детство в марсельской нищете, Париж, приятели, соития, купальни, Саид, Барт, Слиман, кино, круассаны в «Ла Куполь», атласные блики на маслянистых телах, с которыми он соприкасался, и все же перед самой смертью, когда вдали уже слышны сирены, он успевает прошептать одно слово: не то «эхо…», не то «эко…»