– Ты живи. Не к тебе я пришла!
– Так чего тебе надо, старуха?
– Косу выправить. Сяду пока.
– Эх, дремучий! Меня ты… прости-ка!
Ну, такой, видно, я остолоп.
Знаем тоже мы гостеприимство:
Сядьте здесь. Тут удобнее. Вот!
Гостья села. Видать, прикорнула.
А Климентий, хоть братец Левши,
Сладить с простеньким делом не может:
Сил – полсилы, и как-то дрожит
Кулачище его, что, бывало,
Гнул подкову свою же не раз.
Это ль шутка. Вот это-то ново!
Провозился с косой битый час!
Всё подправил. Зазубрины. (Эх ма!
По кому ты, лихая, прошлась?!).
Все исправил в работе огрехи,
Фраза вдруг с языка сорвалась:
– Вот, примите, хозяйка, работу!
Будет легче… людей убивать.
То, что было потом, ещё долго
Будет ночью кузнец вспоминать.
– Ты! Ты думаешь – я убиваю?!
Скольких? Много? Ты знаешь число?!
Вы, вы, люди, творите такое!
Убивать – не моё ремесло.
Сразу сникла, ссутулилась горько,
Оперлась на костлявую кисть.
С острых плеч покатилась котомка:
– Был мой облик и светел, и чист,
Я была раньше юная дева,
Что цветами встречала всех вас,
Ободрить и утешить старалась,
Свет улыбки дарить, нежность глаз.
Я покой, тишину излучала,
А сейчас! Посмотри на меня!
Резким взмахом сорвав покрывало,
Проскрипела:
– Да, да, это – я!
Изможденная маска печали,
Скорбь застывшая, грустный оскал,
Вместо глаз – два колодца пустыни,
Бесконечных страданий провал.
– Это – Вы! След поступков безумных,
Что меня заставляли страдать!
Это – слёзы детей убиенных,
Это войны! Ещё продолжать?
Был наряд мой прекрасен и светел,
Кровью с грязью пропитан насквозь,
Стал он рубищем, стал неприметен,
Заскорузлым от высохших слёз.
Взгляд отчаянный я теперь прячу,
Боль терпеть – больше нет моих сил!
Да, страшна я! Но это лишь значит, —
Мир стал хуже. – Климентий спросил:
– Коль не ты, что же сталось с косою?
В чем же суть твоего ремесла?
Смерть ответила тихо, с тоскою:
– В рай тропинка совсем заросла.