У Сони сложилось впечатление, будто женщина предполагала, что посетители имеют представление о поэте и его произведениях, точно как экскурсовод в соборе ожидает, что туристы знают о том, кто такой Иисус Христос.
Дом, как и выданная информация, излишествами не баловал: белые стены, высокие потолки, на полу плитка. Души в нем было не больше, чем в окружающем его теперь парке. Трудно было представить, как за этим обеденным столом из темного дерева, окруженного жесткими стульями с высокими спинками, велись оживленные разговоры или как за этим громоздким письменным столом Лорка сочинял стихи. В витрине было выставлено несколько его рукописей: строчки, выведенные изящным кудрявым почерком, рядышком – тонко выполненные цветные рисунки. На стенах висели любопытные портреты и кое-какие наброски Лорки для театральных постановок, но вот понять, что он был за человек, представлялось решительно невозможным. Дом оказался скорлупой, пустой оболочкой, и Соня почувствовала разочарование. Старик в кафе говорил о поэте с такой страстью, к тому же она была немного озадачена тем, как слабо теперь ощущалось, что в доме когда-то жила целая семья. Может статься, все здесь навевало ей мрачные мысли, потому что она пришла сюда, услышав историю убийства поэта.
Соня остановилась у стенда с открытками. Только здесь начинала появляться хоть какая-то ясность. Здесь обнаружилось несколько десятков портретов поэта. Вот он – человек, некогда наполнявший этот дом своим присутствием. Было что-то поразительно живое и современное в его лице, а карие, шоколадного оттенка глаза неотрывно смотрели не только на фотографа, но и на любого другого посетителя этого дома, взглянувшего на снимок спустя все эти годы.
У него были волнистые волосы, густые брови, угреватая, неровная кожа и оттопыренные – вероятно, больше, чем бы ему хотелось, – уши. Образов он на себя примерил немало: на одном из фото он играл роль дядюшки, а его племянница, похожая на поэта словно родная дочь, сидела у него на коленях и училась читать, водя пухлым пальчиком по странице. На другом он весело позировал вместе со своими братом и сестрой; казалось, будто все трое едва сдерживают смех, чтобы снимок получился. От теплоты, которой были проникнуты и тот день, и их чувства друг к другу, фотография буквально светилась. Остальные изображения были семейными и позволяли хоть краем глаза заглянуть в давно ушедший в небытие мир, в котором дети носили хлопчатобумажные передники, младенцев обряжали в чепцы, женщины занимались вышиванием, а мужчины восседали в полосатых шезлонгах. Много было снимков, выдававших ребячливую сторону характера Лорки: на одном поэт, стоявший за огромным нарисованным бипланом, изображал летчика, на другом его улыбающееся лицо выглядывало в прорезь ростовой ярмарочной фигуры полнотелой женщины. Сквозила в них какая-то детская дурашливость; на прочих же, где Лорка позировал с группой других интеллектуалов или с молодым человеком, он был сама серьезность.