– Дитя мое, ты должна думать только о себе. Тогда тебе будет легче жить…
Через два дня Ришелье заехал за родственниками в своей карете, чтобы отвезти на бал в ратушу, который парижские власти устраивали в честь королевы-матери. Мари-Мадлен была бледна; она надела платье, подаренное дядюшкой, и полумаску, чтобы спрятать припухшие от слез глаза и нос. Садясь в экипаж, она шепнула: «Я решила, я согласна» и после всю дорогу молчала.
К ратуше один за другим подкатывали экипажи, кучера бранились, пытаясь разъехаться в этой толчее. Внутри было шумно и душно, потрескивали факелы, играла музыка, пахло приторными духами и разгоряченным телом. Мари-Мадлен оробела и шла, не поднимая глаз, под руку с дядей, одевшимся в мирское платье; ее отец держался позади. Королева-мать, обмахиваясь веером, с торжествующим видом сидела в креслах, отвечая на приветствия и милостиво принимая уверения в почтении от отцов города.
– Отчего вы так бледны, моя милочка? – спросила она, когда Мари-Мадлен присела перед ней в глубоком реверансе. Бедняжка молчала, не зная, что отвечать.
– Девушкам нужны танцы и комплименты, чтобы вернуть румянец на их прелестные щечки, – развязно сказал невесть откуда взявшийся Люинь. С ним был тихий застенчивый юноша, которого он представил как господина де Комбале. Грянул оркестр, Люинь мигнул племяннику, тот неловко поклонился и пригласил Мари-Мадлен на танец. Она молча подала ему руку. Ришелье следил взглядом за этой странной парой, однако Люинь взял его за локоть и увлек в соседнюю комнату, небольшой кабинет, где его улыбкой встретил нунций Бентивольо.
– Ваша племянница – само очарование, – говорил Люинь. – Я уверен, дети будут счастливы вместе.
Войдя в кабинет, он плотно закрыл двери и извлек из-за пазухи свернутую трубкой бумагу.
– Его величество подписал представление на вас о кардинальском сане, – сказал он, издали показывая бумагу Ришелье, – и господин нунций согласился лично ходатайствовать о вас перед святым отцом.
Ришелье с Бентивольо обменялись учтивыми поклонами.
– Надеюсь, – продолжал Люинь, – все недоразумения улажены, и отныне мы станем добрыми друзьями.
Ришелье понял, что его более не задерживают, и пошел к выходу. Нунций направился было за ним, но Люинь остановил его:
– Одну минуту, монсеньор!
Когда они остались одни, Люинь снова плотно прикрыл двери и сказал небрежным тоном: