– Два курса высокодозной химии, потом операция ,– заявило светило, всяко демонстрируя свою компетентность в этом вопросе, – томография, биопсия опухоли и биопсия лимфоузла, добавил он…но я уже решил, что он обойдётся без меня, а я без него.
Зачем надо было назначать ещё две травматичные манипуляции, когда сроку предыдущей биопсии было всего пара недель, мне неведомо. Не доверяет латвийским врачам? А его диагнозам поверяют например в Германии? Кстати, потом во Франкфурте меня стали лечить на основании медицинских документов из Латвии, поэтому в задницу российских академиков, которые по-совместительству онкологи.
Потом уже мои знакомые и доверители рассказали мне, что обещая сделать операцию лично, этот академик лукавит. Он появляется только следующим утром в палате и по-отечески интересуется здоровьем. И это максимум. Иногда его можно видеть возле операционного стола, и это последняя картинка засыпающего от наркоза пациента, и как только он засыпает, академик уходит из операционной. Но гонорар видимо неизменен. А моя двоюродная сестра, проживающая в непосредственной близости от рабочей локации академика, вообще заявила, что только сумасшедший человек может рассчитывать на квалифицированную медицинскую помощь по квоте в Сеченовке…да и за деньги тоже.
Я понимал, что пора принимать решение. Уже подкрались неприятные ощущения в виде состояния интоксикации. Как-будто температура, но её нет. Продукты распада опухоли лезли прямо в мозг. Я имел уже два мнения, латвийское и российское.
Когда-то давно, лет 30 назад, я работал медбратом в РДКБ – детской республиканской больнице, в отделении гематологии. Я помнил почти всех бедных деток и помнил некоторых их родителей, чудом собравших деньги для лечения за границей. В основном это была Германия и Израиль. И помню, какими глазами на них смотрели те родители, которые не смогли собрать средства на это путешествие-шанс. Поэтому, когда родственник предложил мне прошвырнуться во Франкфурт, я не стал кочевряжиться, а наоборот, с радостью ухватился за это предложение. Германию я люблю, немецкий язык тоже, на бытовом уровне могу даже пообщаться, в случае необходимости.
Я воровал из кабинета старшей сестры дорогостоящие препараты и отдавал их родителям умирающих детей потому, что старшая сестра отделения эти препараты им продавала. Уже не помню лиц, но некоторые имена мне не забыть. Как не забыть и вонь моей зелёной одежды после суточного дежурства, прокуренной и облитой всякими жидкостями, лекарственными препаратами, кровью…Если в нашей гематологии кто-то умирал, то в соседней онкологии тоже. Я знаю, что есть связь. Наверное детям страшно идти в другой мир в одиночестве. Они уходили часто потому, что никто не умел лечить рак…они и сейчас уходят по этой же причине. Редкие ремиссии были обусловлены чудом или большими деньгами. Леночка Золина в свои 5 лет кусала свои пальцы до крови, чтобы унять боль внутри и спрашивала, зачем её родила мама…Не объяснить мне это никаким промыслом божьим.