Владимир вздохнул. Ведьму было не переспорить. Вначале он еще пытался, но давно уже бросил это бесперспективное занятие. Ведь Ведьма почти всегда была совершенно права. Это была тяжелая и бескомпромиссная правда Лабиринта. Правда, спорить с которой было не слишком умным решением. Ведь, как было верно отмечено, всем, в общем-то, наплевать.
– Здорово, – хмуро заметил Владимир. – Лучше, что? Лучше не бывает!
– Люблю сарказм, – томно промурлыкала Ведьма. – Надо нам с тобой как-нибудь вместе заняться сарказмом. Всю ночь напролет.
– Жду не дождусь.
Ведьма снова рассмеялась, а Владимир отвернулся и с грустью подумал о том, что вода скоро остынет и чайник придется кипятить заново. Он заставил себя глубоко вздохнуть и медленно выдохнуть. Надо было наконец принимать решение. Делать непростой выбор.
Владимир всегда старался оттянуть этот момент, надеясь, что узкие тоннели как-нибудь сами выведут его на легкий вариант. И иногда оно действительно так и случалось. Но не сегодня. Увы, не сегодня.
Сегодня выбор должен быть резкий и злой. После него весь вечер будет болеть голова и постанывать сердце. После него будут сниться кошмарные сны, а оборачиваться придется в два раза чаще. Но ведь когда-то наступает время и для такого выбора. Особенно в тот момент, когда столь сильно хочется выпить чашку горячего чая.
Владимир до боли сжал кулаки, бешено закричал и бросился за проклятый поворот, готовясь корчиться в муках и рвоте. За секунду до поворота он чуть не передумал, но тут серые плиты сменились белым кафелем, и Владимир оказался на собственной кухне. Судя по круглым настенным часам, прошло не больше семи минут. Вода как раз успела остыть до нужной температуры.
Однако прекрасный, умело заваренный чай, с тонким ароматом и изысканным вкусом, не принес ожидаемого удовольствия. Владимир горько вздохнул и отставил чашку. Стоило признать, что приступы становились все более внезапными, а он вчера опять забыл принять таблетки.
Еще стоило признать, что он постепенно начал смиряться со своим безумием, со своей странной двойной жизнью. Лабиринт все еще оставался для него чужим и безрадостным местом, но уже не пугал так, как раньше. Не заставлял забиваться в черный, сырой угол и дрожать от страха. Не заставлял показывать позорных для мужчины слез.
Владимир часто думал об этом, но так и не мог решить для себя хорошо это или плохо. Хорошо, что приступы переносятся легче, чем раньше? Или плохо, что он начал считать их едва ли не бытовым событием?