– Что читаешь?
– Хемингуэй. «Фиеста».
– А-а… Коррида. Солнце. Любовь. И герой импотент. Лишний человек. Слабый.
Глаза сына сузились. Он будто решал: стоит ли отвечать? Но сказал:
– Он не слабый, папа, Джейк Барнс – мертвый. Ему так кажется. Что его убили на войне. Но он ест, пьет, ходит, говорит, в общем, живет, а значит он – сильный. Не знаю, как бы я повел себя, окажись на его месте – на собственных поминках.
Лицо у Володи было недовольное. Открытость в общении с родителями не была ему свойственна. Последние лет пять.
Кочергин коснулся кончика носа, потрепал его и произнес неуверенно, сглаживая неловкость:
– Вообще-то я давно читал, подзабыл. Знаешь, на нас в свое время прямо волны накатывали: Кронин с его «Цитаделью», потом Ремарк и «Три товарища», потом Хемингуэй… Наверное, мы слишком торопились читать, слишком жадно читали. Сейчас вот говорят, слышал наверное, что читать прежде было интереснее, чем жить. Чушь, конечно, но что-то в этом есть.
Володя молчал. Кочергин посидел с минуту, потом тяжело поднялся.
– Не буду мешать. Да и спать хочется…
Укладываясь рядом с ним, Татьяна Васильевна спросила:
– Что Володя?
– Так, поболтали о литературе.
– Ты серьезно?
– А что в этом особенного?
Кочергин долго не мог заснуть, лежал неподвижно, опасаясь потревожить жену, вспоминал разговор с Путилиным и думал, что становится законченным лжецом.
7
Никитины курили, сосредоточенно пуская кольца дыма – у кого красивее. Курить в постели было их привилегией: мама пыталась бороться – не получилось.
Сна не было ни в одном глазу
Ближе к вечеру к ним завалились Генка и Павел. Инициатором «мальчишника» был Генка, единственный в компании «женатик». Его «половина» уехала к приболевшей матери в Новгород, а потому уже третий день Генка полной грудью вдыхал сладкий воздух свободы. В этот вечер, вооружившись бутылкой ныне супердефицитного «Агдама» – нашел же где-то! – он заскочил к Пашке и потащил его к близнецам.
Они расположились на кухне. Тянули вино, само по себе напоминавшее о прошлом, и трепались «за жизнь». Группируясь по трое, посмеялись над Генкой с его негаданно обретенной свободой, осудили Павла за затворничество. Потом вспомнили школу, которую прошли плечо к плечу от первого класса до выпускного; вспомнили учителей. Ну и армию, конечно, тоже вспомнили. Пусть после дембеля и прошло немало лет, никто не забыт и ничто не забыто.