Бывшую звали Роза, и это была откровенная насмешка над именем, в чем я успел убедиться в первый год нашей совместной жизни, про себя назвав ее Шипом, искренне сожалея, что слово это не женского рода. С той поры она мало изменилась – та же высокая прическа, та же сутулость, вызывавшая во мне почему-то ассоциации с Пизанской башней, те же бордельный макияж и ураганные параметры. Как-то я заметил ей, что ее бурное дефиле из спальни в ванную по утречку может быть самостоятельным эстрадным номером, где ничего не надо менять и в первую очередь выражение лица, которое в эти минуты чаще всего было таким, будто обвалился рубль. Теперь это лицо более, чем неопровержимо свидетельствовало, что предстоящая женитьба сына воспринимается ею как гораздо больший катаклизм, и от того мы были вправе предвкушать небывалое представление.
Продолжая наблюдать за нюансами, я в который раз убедился, что основное свойство Розы – непредсказуемая стервозность – осталось не вариабельным. Она ловко камуфлировала это фальшивым имиджем страдающей от непонимания бессребреницы, входя в образ всякий раз, когда обстановка складывается не в ее пользу и регулируя уровень остервенения, как температуру воды в душевой. Хотя Валерку мы ухитрились поделить примерно поровну, тем не менее, Роза неизменно устремлялась в кавалерийскую атаку, когда мое влияние на сына оказывалось сильнее, особенно при решении судьбоносных вопросов. И теперь была исполнена твердой решимости рулить.
– Можно было бы и тише, – заметил я, кивая в сторону опрокинутых стульев.
– У меня сегодня тяжелая голова! – объяснила она, не здороваясь.
– Зная тебя, могу сказать, что твоя голова хотя и тяжела, но не настолько, чтобы ты могла понять, тяжела она или нет, – уточнил я.
Не удостоив меня ответом, она обвела комнату критическим взглядом:
– Мог бы устроиться и лучше…
– Что тебе до нас… – заметил я.
Впрочем, можно было и не замечать. Внимание потенциальной свекрови было уже сосредоточено исключительно на подруге сына, которая уже начинала ерзать.
– Скажите мне, от кого ваш ребенок, – потребовала она тем визгливым тоном, который неизменно вызывал во мне желание наложить на себя руки.
– Валерий, почему ты позволяешь ей говорить мне подобные вещи?! – воскликнула Аглая гораздо более хладнокровно, чем можно было ожидать.