– Похмели, кума. Голова болит.
– Ты хоть поздоровайся, – укорила его Махора.
– А я забыл с похмелья. Здорово ночевала…
– Здорово, да не дюже. Погреб у меня завалился.
– Какой летось копала?
– Он самый.
– Чего он?
– Да выкопали не у места. Пойдем поглядишь.
Кум Николай кряхтел и охал, щетинистые щеки тер, но слушал Махору.
– Тут был колодезь когда-то, мне помнится, возле бабки-Наташкиной кухни. Я Василия упреждала: не будем здесь копать. Так ему в рот не въедешь. А теперь обрушилось и все завалилось.
– Може, подмогнуть? – напросился Николай.
– Подмогни. Кто же еще, кроме тебя? Ты нынче не пасешь?
– Не пасу.
– Вот и помоги. Как похмеляться: кума да кума, а в дело… Я тебе волью чуток, чтоб похмелиться, но не дюже.
– Влей, влей, – обрадовался Николай. – Влей, кума. А то вчера Чурихину самогонку пили.
Бабки-Чурихиной питье было всему хутору известно вонью и тяжким похмельем. Старуха крепила свое зелье куриным пометом.
– И кто ж тебе велел ее пить? Силком лили?
– Угощал Клейменов. Ну и…
Незавидно жил Николай: большая семья, жена не больно приветливая, болезни, вино. Он был отчаянно худ, ликом черен, прокурился насквозь, аж сипел. Махора его жалела и, похмеляя, всегда еду выставляла, зная, что дома его не балуют. И сейчас поставила щи и солонины кусок, чтобы поел.
В четыре руки да с мужицкой ловкостью стенку поставили быстро. В том же углу, на другой стене, Николай заметил змеистую трещину. И здесь земля должна была осесть и вывалиться. Закрыли и эту стену старыми воротами от база. И погреб, наполовину обшитый деревом, стал глядеться надежно и прочно.
– Как у Тарасова, – определил Николай. – Сто лет простоит.
Тарасов был один из первых на хуторе хозяев. И Махора улыбнулась:
– Плети, плетун. Моей жизни-то чуток осталось.
Вылезли из погреба на свет божий. Николай повеселел, предвкушая угощение, курил, похохатывал.
– У тебя, кума, все до дела. Самогонка – на хуторе первая. Гуси… Я своим говорю: давайте, как кума, гусей заведем. Всю зиму лапшу хлебать будем. Они говорят – болеем.
– Болеют… – укорила Махора. – С их болезнями. А у меня гуси ныне неплохие. Трех сажала, тридцать два гусеночка. Ни один пока не подох.
Махора налила самогону, щей подогрела, порезала сальца и добрый ломоть его завернула в газетку, сказав:
– Заберешь, кум. У вас же нет.
– Кончилось, – отозвался Николай.