– Запомнить как следует? – В моих словах торчали иголки.
– Э-э, знали бы вы, в чём дело!
– Расскажите, буду знать. А то природу выворачивает.
– Всё пошло не так… Сажина видели?
– Конечно. Евгений Борисыч сидел в нашем секторе, и, если я не обознался, с ним был Гринёв. Ну тот, похожий на висельника кандидат.
– Да-да, это был он. Мне нужно сейчас же уехать. Завтра, да лучше завтра, мы всё обсудим. Прощайте!.. Встретимся у вас, коли не против?
– Ну, можно и встретиться, а чего ж!
…Свет мятежного заката падал на тротуар, деревья, машины и людей. Пока доехал домой, наступила слепая, тёмная ночь.
Тишина была невозмущаемая.
Не ужинал, лёг, но не спалось.
Всё мерещилось, как прах над полями несётся.
Всё слышалось: «Эх, русский народец! Не любит умирать своей смертью!»
Бессонница праздновала победу.
Видимо, тёмные недомолвки подействовали на мои нервы. Впрочем, свою роль сыграла и «Арена в Арле».
Картина не давала покоя.
Вряд ли Ван Гог написал бы её где-нибудь ещё, кроме Арля. Ведь именно там мистраль, абсент и зной свели его с ума, обострив восприятие. Там, по собственному его выражению, он померился кистью с солнцем.
Один парижский журналист пытался отговорить Винсента Ван Гога жить в этом городе.
«Арль – совсем как эпилептик, – считал этот журналист. – Он доводит себя до такого нервного возбуждения, что только и ждёшь – вот-вот начнётся припадок, и он будет биться в судорогах с пеной на губах… Город всё время на грани припадка, но припадок никогда не начинается. Три месяца я ждал, что здесь вспыхнет революция или на площади Мэрии произойдёт извержение вулкана. Десятки раз я думал, что жители внезапно сойдут с ума и перережут друг другу глотки! Но в тот самый миг, когда катастрофа была неизбежна, мистраль на пару дней стихал, а солнце пряталось за облака».
– Не дай мне Бог сойти с ума… – я вздрогнул и осёкся.
В это мгновение вспомнилась совсем другая картина. Она изображала Спасителя, только что снятого с креста. Это была работа кисти Ганса Гольбейна-младшего.
Достоевский, «возросший на Карамзине», знал об этой картине из «Писем русского путешественника» Н. М. Карамзина. Приехав за границу в 1868 году, Федор Михайлович захотел увидеть полотно Гольбейна и вместе с женой остановился на сутки в Базеле.
«Мёртвый Христос» глубоко потряс романиста, и он, как впоследствии его герой князь Мышкин, сказал, что «от такой картины вера может пропасть».