В самом вокзале покультурнее было: там продавщицы в голубых халатах и белых шапочках продавали мороженое из наполненных льдом и опилками контейнеров-тележек или даже разносили по залам и перрону в небольших, сине-белой покраски, фанерных коробах – навроде перекинутых через плечо почтальонских сумок. А на площади – ящики да и всё. Примерно такими же были и пирожковые ящики, но их после продажи строго увозили, а синие заманчивые кубы из-под мороженого почему-то оставались на месте. Их, по шесть-восемь штук, складывали где-нибудь у забора, на видном для дежурившего на площади милиционера месте.
Пацанам почему-то казалось, что в каком-нибудь ящике обязательно обнаружится хоть единственное мороженое… И правда – однажды продавщица оставила на дне одного ящика, средь пергаментных обрывков, пару бракованных, сильно сплющенных стаканчиков. С той находки и началась их регулярная охота, обычно приносившая лишь две-три горсти вафельных крошек. Каждый пацан из их компании оттаскивал в сторонку свой ящик и быстро, пока не шуганули, орудовал в нём, выкидывая на землю бумажки. За это выкидывание, а также за «распространение антисанитарии», они и загудели в милицейский пункт, откуда после нотаций их отвели к раскиданным ящикам, заставили все валявшиеся по округе пергаментные бумажки убрать, ящики внутри протереть, выскрести под руководством дворника прилегающую территорию метёлками…
Давно, как давно это было… Век, кажется, прошёл… И кто из дружков-пацанов, попавших вместе с ним в танковое училище весной сорок второго, живой сейчас?..
…Понятно, что от длинного, в два высоких этажа, белокаменного здания вокзала только коробка, изгрызенная да обгорелая, осталась. Но крепкая коробка. Он подумал, что можно вполне, наверно, восстановить вокзал в его довоенном виде. У северного торца здания он с радостным удивлением минутку постоял возле толстой, похожей на огромную гранату, водонапорной башни. Сохранилась она почему-то почти полностью. И перекидной, через пути, мост восстановили, считай, таким же, каким он был до войны. Оттого и затеплилась в груди непривычная тихая радость: не всё развалили да стёрли, не всё сожгли, вот он, город его, вот вокзал узнаваемый…
Их фонтан, как оспинами, сплошняком покрытый сравнительно мелкими осколочными и пулевыми выбоинами, тоже стоял почти целый. У раненых, но не сбитых, скульптурных пионеров уцелели почти все головы и руки-ноги, лягушки тоже восседали на прежних местах – странно открыв сухие рты, будто давно пить просили… А вот Бармалею не повезло, весь хвост потерял, и теперь, лишившись длины и гибкой скрюченности, он больше походил на вполне уместного для волжских краёв кабанчика…