Дописав протокол, Квасков глянул на часы: полдвенадцатого. А в шесть сорок пять надо обязательно быть на разборе, иначе о происшествии будут судить по протоколу Вишнякова. Перед тем как уйти, Квасков набрал номер райотдела.
– Дежурный? Лейтенант Квасков говорит. Там у вас задержанный… Донцов Юрий Викторович. Дон-цов… Да, молодой. С моего участка. Вы протокол на него аннулируйте, я новый составил… С учётом личности потерпевшего и показаний свидетелей. Я утром принесу. Ну всё, пока… Погоди, вы там футбол смотрите? Какой счёт? Ну ладно, всё.
Квасков запер дверь опорного пункта и пошёл по сыроватому асфальту к трамвайной остановке. Жил он далеко от своего участка.
* * *
Степану Степанычу не спалось. Чтобы не беспокоить жену кашлем – простыл-таки немного на рыбалке – он вставал, на цыпочках шёл на кухню, стоял у балконной двери, глядя на чуть покачивающиеся верхушки вязов, на сонные уличные фонари, искрящиеся стайками мотыльков.
«Ты поговори с ним, Степан Степаныч, он парень неплохой…» – вспомнились ему слова Марии.
«Поговори. Эти разговоры лет десять назад начинать надо было. И не ему, а папаше Юркиному преподобному, – думал он. – И как так могут люди: народют, побросают детей и мотаются невесть где. Алименты, и те последние полтора года не шлёт, Мария жаловалась. Неужто не интересно, что сын где-то растёт, своя кровушка?.. Вот хоть и Генка, не родился ж он таким, тоже безотцовщина, улица…»
Под утро Степан Степаныч заснул. Снился ему ясный солнечный сон. В свежем, сверкающем росами заволжском лесу собирают они с Юркой грибы. Юрка бежит вперёд, к красным дубам, потом оборачивается к нему и смеётся, держа над головой большой, красивый, как на картинке, белый гриб. И вроде это не Юрка уже, а Гривкин Иван – неубитый, молодой, улыбающийся… И лес другой, тот, давнишний, немецкий… Цветы вокруг, травка зелёная… И дятел вверху стучит, стучит…
– Стёпа, Стёпа… вставай, – слышит он сквозь сон. – Мария стучит, пойди открой… Стёпа, слышишь?..
Солнечный свет меркнет, туманится. Степан Степаныч открывает глаза, медленно возвращаясь в свою комнатку, уже наполненную тихой синевой рассвета.
Покашливая, он садится на край кровати, надевает старые пижамные брюки и идёт открывать дверь.
1983