Он вынес что-то завернутое в голубую красивую бумагу, явно несъестное. Тогда что? Я развернула… Ах! Два портрета Марики Рёкк! На обратной стороне ноты ее песен.
– Мам, что такое шаушпиллер?
– Не знаю.
– Ты же учила немецкий.
– Этого слова я не знаю. Шпиллен… вообще – играть.
– На чем играть?
– Отстань… откуда я знаю…
– А как ты думаешь, сколько лет Марике Рёкк?
– Не знаю.
– Ну, а как ты думаешь?
– Вечно ты со своими глупостями. Точно Марк… По-моему, она моя ровесница. Почему я о ней должна думать? На черта она мне нужна, эта немка?
Ага. Стоп. Маме сейчас двадцать пять лет. А мне в ноябре 1942 года будет семь.
– Мам, двадцать пять минус семь будет восемнадцать?
– Да.
Долго. Очень долго еще ждать.
В 1957 году вышел на экраны фильм «Карнавальная ночь». В нем я сыграла свою первую большую роль в кино. В фильме я пою и танцую. В этом же году у меня была первая поездка за границу. Я была в делегации московских комсомольцев, поехавших в ГДР по приглашению молодежи Большого Берлина.
И надо же, чтоб так совпало: первая поездка – и в Германию… При слове «немец» у меня внутри навсегда засело чувство страха.
Мы жили в гостинице «Адлон» около Бранденбургских ворот. Нам сказали, что в ней останавливался Гитлер. Гитлер, немецкая отрывистая речь – как это далеко… И все равно я боялась, что все это будет действовать угнетающе…
…Эти немцы мне незнакомы, хотя и речь та же. Ведь все они в штатском… Нет, вроде не страшно, по-моему, я их не боюсь.
На пресс-конференции рядом со своей фамилией я вдруг услышала слово «шаушпиллер». Чуть не вскрикнула. С нетерпением дождалась конца пресс-конференции и спросила у переводчика, стараясь быть спокойной: «Простите, что такое „шаушпиллер“?» Она ответила: «„Шаушпиллер“ по-немецки – это ваша профессия – актриса».
А-а? «Шаушпиллер» – актриса…
Осенью мама опять пошла на менку. Надо делать запасы к зиме. Она понесла мыло. Кто-то в Харькове варил мыло. Чего только про это мыло не говорили… И что его варят из кошек и собак, и такое, что страшно сказать! Будто, когда стемнеет, какие-то люди ловили детей и из них варили холодец и мыло. Правда или нет – никто не знает. Но детей на улицу вечером не выпускали. Это мыло было совсем черного цвета и имело отвратительный запах. Во время мытья я видела страшные картины… Мне жалко было маленьких детей. Я сидела в корыте и с нетерпением ждала, когда же мама перестанет меня нещадно скрести.