– У вас мозгами как, воины, ещё не испеклись? Здесь пятьсот пудов авиабомб. Желаете, чтобы пуговицы от ваших штанов вон за тем лесом нашли?
Солдаты послушно глядят в указанном направлении. Там в ответ грозовым раскатом долбят разрывы снарядов, вызывая в зарослях птичью панику.
– Где поручик Берестнев?
– Как давеча улетел, так и не возвращался, вашбродие.
– Есть еще кто из пилотов?
– Боле никого, все разлетелися.
– Ну, так и я разлечусь…
Офицер снимает с гвоздика, вбитого в березку, шлем и краги, вешает свою фуражку и идет к самолету, на ходу застегивая шлем. Возле аэроплана сопящий спросонья унтер суетливо наматывает портянки. Гуляков взбирается на крыло. Унтер, прижав винтовку к груди, причитает:
– Вашбродие, приказ у меня до аэроплана никого не допускать! Не подводите под трибунал! Башку снесут – почему дозволил!
– Не гунди, служивый. Германцы во фланг зашли, времени нет на согласования. Скажешь: ротмистр не подчинился и злостно улетел на разведку. А оружие – отнял…
Офицер выдергивает из рук унтера винтовку, бросает её в кабину, запрыгивает туда сам.
– От винта!..
Двигатель рычит, винтом разгоняя вокруг травяные волны. Унтер-офицер, прижав рукой фуражку, обреченно наблюдает за вверенным ему летательным аппаратом, нехотя бегущим по полю.
***
– Ну, куда нам без картохи. Офицера сытно кормятся, по-людски, а нам – каша с кашей через день, – солдат из аэродромного охранения с перемазанной сажей физиономией, выковыряв из залитого костра очередную картофелину, сноровисто ошкуривает ее и засовывает в рот.
– Етить его, гляди, подбили, – толкает его товарищ, показывая на дымную точку на горизонте. Аэроплан, по всему видно, тянувший на аэродром, раскачивается в воздухе и пропадает за лесом.
Унтер-офицер, снова разутый и распоясанный, приподнимается с шинели, на которой лежит:
– Ну вот, отлетался, голубь. Не расшибся если – всё равно пропал, там немчура в полверсте, сейчас стреножат. Так шта сам теперь не гунди…
…Свои окопы – вот они, кажется, рукой подать. Гуляков сквозь жгучий пот, пеленой застящий глаза, уже видит изломанную линию желтых брустверов на кромке леса. Ноги вязнут в песке, поручик на его плечах с каждым шагом тяжелеет, нужно приседать и подсаживаться под ношу поудобнее. Сверху и сбоку тонко тренькают пули, взбивая впереди фонтанчики высохшего суглинка. Пять пудов безвольно обмякшего тела он тащит уже саженей триста – оттуда, где дымит черным то, что недавно было аэропланом. Сесть, чтобы подобрать сбитого Берестнева, а затем и взлететь с короткого картофельного поля, как–то удалось, но вот до своих дотянуть не вышло. Наловчился германец заградительный огонь ставить. Когда три-четыре пулемета с разных точек перекрестно бьют по низко летящей этажерке, мало у нее шансов, уж больно цель заметная.