Чёрный сидел в углу на бордовом пуфике у низкого столика карельской берёзы, оглядывая зал усталым полководцем после славной виктории. Вечер прошёл хорошо. Всем пришедшим его картина понравилась, ему жали руку и горячо поздравляли. Это приятно щекотало тщеславие. Но подумалось, что главная часть этого слова – тщета. Пока работа писалась, он чувствовал себя подключённым к источнику высокого напряжения, по телу струились потоки лазурной энергии, а с кончиков пальцев слетали искры. Мир вокруг существовал постольку, поскольку был необходим холст, краски и то, что приходило, как озарение. Само его бытие оправдывалось лишь актом творения, загадка которого вызывала дрожь и трепет.
Не всё шло гладко. Материя сопротивлялась, доводила своей неуклюжестью до белого каления, так что несколько холстов, уже почти законченных, полетели в печь. Не один раз он порывался забросить всё к чертям, напивался до беспамятства, но утром опять вставал к мольберту. Там, на сером холсте медленно появлялся Город, который он любил, и которого не существовало в этом мире, наверное.
Теперь вот он: сияет в самом сердце зимнего мрака невозможным окном, и, глядя на него, хочется выброситься в окно возможное, за которым треклятый туман и отвратительные оранжевые пятна уличных фонарей внизу. Картина сделалась чужой, как ставший взрослым эгоистичный ребёнок, начавший жить своей свежей интересной жизнью, в которой отцу отведено почётное, но незавидное место обязательных скучных посещений.
А восторги…. Они быстро проходят. Остаётся память о жизни с электричеством на кончиках онемевших пальцев, и ожидание новой встречи с ней.
Жажда.
– Так вот, об искусстве, – вернул его в студию голос Железного. – Для чего, зачем этот дивный цветок распускается на грязной помойке нашего мира?
– Искусство, – отозвался Чёрный. – Заполняет пустоту внутри.
– Но искусство бывает разное, – возразил сидящий напротив Светлый.
– Так и пустота внутри бывает разная. Бывает такая, куда ничего кроме помоев и не льётся. Впрочем, вполне возможно, что это взаимопорождающие явления.
– А я считаю, что искусство должно быть утилитарным, – заявил модно одетый мужчина, которого все называли Мажор.
– В смысле: дырки на обоях Ван Гогом завешивать? – усмехнулся Чёрный.
– Если у тебя лавэ хватит, тогда, таки, да! – спокойно ответил Мажор. – Вообще же, Ван Гог – скорее для закусочной средней руки. И Де Га туда же, вкупе с Тулуз Лотреком и Сезанном. В центровой кофейне уже уместнее Сальвадор. В ресторации лучше средиземноморские пейзажи – улучшают аппетит. Ну, а для туалетной комнаты – маринисты.