* * *
– Ты опять опоздал? – сменщица с высокомерным отвращением оглядела избитое лицо, наслаждаясь демонстрацией этого отвращения. – Весёлая ночь?
Он молча протиснулся мимо её туши в ларёк. «Интересно. В таких объёмах, как здесь, прикосновения к женскому телу ничего не значат. Точнее, прикосновения к таким объёмам» – сдержать смешок не удалось.
– Нет, ну ты глянь, какой хам! – её маленькие чёрные глазки сузились, курносый пятачок воинственно вздёрнулся, так что она стала похожа на бойцового поросёнка. – Ты что думаешь, мне делать больше нечего, кроме как ждать нашего художника великого, от которого дешёвой кониной тащит за версту, как от загулявшего прапора?!
Чёрный в который раз поразился её умению выражать отсутствие мысли затейливо и многословно:
– Отлично сказано, коллега! Ну, прости же, у меня дело важное было!
Она всплеснула пухлыми ручонками:
– Ты меня за дуру держишь?
– Не наговаривай. Я ни за что тебя не держу. И никогда не держал. Максимум – отирался, – он постарался придать лицу добродушное выражение.
Она залилась краской.
«Какой прекрасный оттенок пунцового».
В следующую секунду кругленькое личико сморщилось, бойцовый поросёнок превратился в обезумевшего от крови хорька в курятнике, уши заложило от яростного визга:
– Ах, ты, козёл паршивый! Говорила я брату: не бери этого выродка на работу, так нет, пожалел убогого! Но погоди, я тебя отсюда вышибу! Ты и близко к ларьку не подойдёшь!
Он расхохотался:
–Ты так говоришь, будто собираешься отобрать у меня контрольный пакет Кавасаки хэви индастриз, а не место ночного барыги в фанерном лабазе рабочего района!
Она забурлила, заклокотала перегретой кастрюлей, схватила коричневую сумку из кожезаменителя, и выскочила вон, хлопнув дверью так, что зазвенели разноцветные бутылки, плотно забившие узенькие сосновые полочки в зарешеченных окнах.
– Сильна! – пробормотал Чёрный. – Злобная дурында, но рука сильна, как у старика Ломоносова. И язык. Из ларька она меня точно вышибет. Да и хрен с ней. И с ним. Буду портреты жён свинорылых спекулянтов малевать.
Он закурил. На полсигарете повалили покупатели, и думать стало некогда: до двенадцати ночи он не присел. Время пик. Жажда. Сначала за своей дозой «отравляющей радости» бредут потёртые мужички, возвращающиеся с опостылевшей работы к своим ворчливым, вечно недовольным жёнам. Через некоторое время они появляются вновь, уже с маленькими лохматыми собачками, которых, видимо, заводили специально, чтобы иметь под рукой повод выскочить перед сном на улицу, да и привернуть за соточкой-другой. Следом бегут за добавкой бодрые алкаши. В полночь наступает затишье. Редко-редко забредают самые стойкие бойцы, или запойные: страшные, опухшие, трясущиеся зомби, норовящие обменять на бутылку остатки домашней обстановки перед дурно пахнущей одинокой смертью.