Девушка показала ладони – на подушечках пальцев едва зажившие порезы и мозоли. Убедительное доказательство, вынужден был признать Эш, но до конца она его не убедила.
– И все же вряд ли вы были рождены в бедности. Слишком хорошо вы держитесь, и у вас хорошие зубы. Я бы предположил, что вы еще в нежном возрасте остались сиротой в результате какого-то ужасного случая.
– Нет, ваша светлость.
– Вас кто-то шантажирует?
– Нет, – выдохнула Эмма.
– Вам приходится посылать деньги на содержание незаконнорожденных детей, и вас этим шантажируют?
– Нет.
Он щелкнул пальцами.
– Допустим, ваш отец распутный повеса, в долговой тюрьме или спускает деньги на джин и продажных девок.
– Мой отец – приходской священник в Хартфордшире.
Эшбери задумался. Приходские священники относились к благородному сословию.
– Как может дочь джентльмена очутиться в швейной мастерской и орудовать иголкой, стирая в кровь пальцы?
Наконец-то Эш увидел, как дрогнула решимость его гостьи. Она потерла кожу за мочкой уха.
– Иногда жизнь принимает непредсказуемый оборот.
– Ну, это еще слабо сказано.
Судьба точно безжалостная ведьма. Уж кому, как не Эшбери, это знать. Он повернулся в кресле и протянул руку к сейфу, скрытому за письменным столом.
– Простите. – Ее голос смягчился. – Должно быть, разорванная помолвка стала для вас большим ударом. Мисс Уортинг показалась мне прекрасной молодой леди.
Эш отсчитал деньги, сложив монеты в свою ладонь.
– Если вы успели провести некоторое время в ее обществе, то знаете…
– Тогда, может быть, это к лучшему, что вы на ней не женились.
– Да, не иначе как у меня замечательный дар предвидения, если я обезобразил себе лицо еще до свадьбы. Вот была бы незадача, если бы я затянул с этим делом и мы успели пожениться!
– Обезобразили себе лицо? Простите, ваша светлость, но вы не сгущаете краски?
Эшбери щелкнул замком, закрывая сейф.
– Аннабел Уортинг отчаянно желала выйти замуж за человека титулованного и богатого. Я герцог и вдобавок неприлично богат, но тем не менее она меня бросила. Что я сгущаю?
Он встал и повернулся к ней обезображенной стороной лица, предлагая увидеть его в полном уродстве. Письменный стол стоял в самом темном углу библиотеки – и не случайно. Тяжелые бархатные занавеси почти не пропускали в комнату солнечный свет, однако такие страшные шрамы, как у него, мог скрыть только полный мрак. Участки кожи, избежавшие огня, были искромсаны сначала ножом хирурга, затем в те жуткие недели, когда он страдал от лихорадки и нагноений. На всей правой части его тела, от виска до бедра, не было живого места – сплошные рубцы да пороховые ожоги.