Надежда – это тоненькая нить, которая соединяет нас с сегодняшним днем.
На душе у Владимира Барыкина было пусто, все выгорело, и осталась черная плешь, которой уже все равно – взойдет на ней трава или нет.
Он посидел немного, слушая печальную рок-балладу, исполняемую группой «Метафоры». Мир был далеко от него, он уже не принадлежал этому миру, как не принадлежит небу его почти постоянная и неотъемлемая часть – облака.
Жизнь не удалась, и в этом надо было признаться самому себе. Если жизнь не удается, то ответ всегда держишь перед самим собой. Другим до этого нет дела.
Долог путь и печален был, —
выводил певец.
Барыкин вышел на балкон, закурил сигарету.
Ему было двадцать шесть лет, и он в этой жизни был поэтом. Неудачливым поэтом.
Впрочем, любая поэзия бессмысленна – она касается только тебя самого. Только тебя самого.
Да черт с ней, с поэзией! Если говорить откровенно, то жизнь вообще не удалась. Барыкин был ненужным жильцом на планете Земля, тем лишним человеком, про которого продолбила ему в детстве плешь очкастая и осадистая, как купчиха из пьес Островского, учительница литературы. Печорин, блин, сегодняшнего дня.
Земля казалась близкой. Прыгать с балкона казалось глупым и бессмысленным. Все равно останешься в живых, тебя увезет завывающая «скорая помощь», и хорошо если ты встанешь на ноги, гораздо печальнее, если ты на всю жизнь останешься неподвижным калекой. Тогда ты будешь зависеть от других и не сможешь повторить попытку.
Жизнь оказалась бессмысленной.
В ней было бессмысленно все – от рождения до последнего шага, к которому Барыкин был готов.
Я стою на краю земли
И смотрю, как плывут облака, —
пел певец.
Барыкин бросил окурок вниз и смотрел, как он, планируя на ветру, медленно уплывает к земле.
На скамейке двое парней пили водку. Они сидели, оседлав скамейку, и между ними поблескивала бутылка и белели пластиковые стаканчики.
Надежда – это тоненькая нить, соединяющая нас с сегодняшним днем.
Владимир вернулся в комнату, выключил магнитофон, собрался с духом, потом взял с тарелки приготовленный шприц и привычно, хотя и с некоторым трудом, нашел вену на левой руке. Поршень медленно погнал сладкую отраву в кровь, кровь жадно принимала эту отраву, еще не зная, что ее больше чем обычно. Намного больше.
Владимир бросил шприц на стол, шприц покатился, оставляя за собой дорожку капелек.