Необжитые пространства. Том 1. Проселки - страница 4

Шрифт
Интервал


И скажет:
        «Мама, вот и я,
Готовь мне справу на рыбалку,
Приметил в омуте сома —
Не оглушить его и палкой!
Его я выманю из тьмы
Домашней духовитой коркой
И на крючок возьму… Смотри,
Скажу, какой он гордый,
Царь Бузулука, щуки враг,
Любитель в роднике плескаться.
Я для него всего чудак,
С ним не способен я тягаться —
Так он прикинул.
                      Но уже
Натянута до звона жилка.
Теперь он для меня мишень.
И скоро, скоро моя вилка
Обжаренный кусок возьмет.
О, нет вкусней на свете сóма!..»
Мать ходит сутки напролет
В осиротевшем темном доме,
И каждый шаг ее и вздох
На сердце болью отдается.
И дом как будто бы усох,
В окошке солнце не смеется.
Молчат рубахи, и носки,
И сапоги из прорезины,
Зажата удочка в тиски
Кладовки, пахнущей бензином.

«В жилье питайся хлебом, колбасой…»

В жилье питайся хлебом, колбасой,
Пей водку и с супругою ругайся,
Коли, к несчастью, ты не холостой,
Но тут уж сам, как сможешь, разбирайся.
Упор же основной задумки сей
На то, чтобы не стал ты домоседом,
Власами не оброс, как лиходей,
Округе насылая ночью беды.
Чтобы уют не превратил тебя
В скота, оплывшего вонючим жиром,
Тетрадку в пухлых пальцах теребя,
Дал заключенье:
                    «Я стою над миром!»
Зад оторви от кресла, распахни
Дверь, плесенью обметанную толсто,
На воле вольной волюшки вдохни
Заместо горько-ветреного тоста.
И ты среди деревьев и травы
Воскреснешь…
                  Словно вновь родился!
Сползет венок лавровый с головы
Бесшумно, как и, впрочем, появился.
И ты осмыслишь далее, как жить,
Какой идти дорогой, чем заняться.
И истинным поэтом коль не быть,
То сущим человеком оставаться.
Вот так чуть-чуть переиначил я
Некрасова непраздничные строки.
Словами ведь он не сорил зазря,
Когда о русских гневался пороках.

Некрещеный

Хоронили Алешина друга
Михаила – за тридцать ему.
И опять секанула вьюга
Больно по сердцу моему.
А стояло погожее лето,
Цвел бессмертник,
                          дымился шалфей.
И о радости пела куплеты
Птаха средь наклоненных ветвей.
Не понять ей людские страданья,
Укорять я ее не берусь.
Может, тоже спытала прощанье
И безмерную хладную грусть,
И над сникнувшим плакала птенчиком,
И гнездо покидала не раз —
Приносила румяное семечко…
Но ледышкой тускменился глаз.
Все похоже. Но в измерениях
Разных. Воля тут, стало быть,
Бога. От горя мать серая,
Шепчет:
       «Мог бы еще пожить,