Философски рассуждая, Чекмень поежился от бодрящей свежести, оперся на костыль (дед звал его «чекмарь») и, застя рукой глаза, глядел на пылившие по дороге хуторские стада скотины и овец и вздохнул. Корову и овец они с бабкой уже какой год перевели: определенные дети разлетелись по городам и весям, а самим уж не по силам содержать такое хлопотное хозяйство. Года – тудыть их растуды – подперли. Разве думали они, что доживут до такой поры, что хучь ничего не держи, хучь ничего не делай. Да разве ж утерпит русский мужик, селянин, сидеть сложа руки без дела, когда в его натуре с самого рождения заложена привычка к извечному крестьянскому труду! Пренебречь таким правилом – это все равно что лечь и ждать смерти. Нет, нет, нет! Хоть и пенсию (правда, небольшую) платит государство, хоть дети навещают, гостинцами – внуками радуют, хотя из годы в ряды колхоз помогает (спасибо и за это) – это все не то: душа просит движения, руки – дела. А значит, пока у них со старухой руки-ноги двигают, они по старинке, по силе возможности трудятся: держат с десяток курчонков, кобелишку да больше копаются в огороде. Дурно-хорошо, а всё не в обузу детям: пока сами себя кормят, ни на чьей шее не сидят.
Чекмень последний раз глянул на хутор, на растекающиеся из хат и летних кухонь дымки, потоптался на месте и перевел взгляд на свое подворье. Покосившаяся, вросшая в землю и крытая камышом турлучная (т. е. плетневая, обмазанная глиной) хатенка; такой же плетневый, с пужалкой на соломенной крыше катух, приспособленный под курятник; похильнувшийся царай под камышом; передний двор, обнесенный утопающим в бурьянах и увитым повителью ветхим плетенёшком с разбитыми горшками на торчащих кольях; глянул на одичавший сад, на заросшие мягкой лебедкой, копеечками и подорожником дворовые стежки-дорожки и опять вздохнул: всюду нужны руки, а к рукам силы.
– А где все это, куда делось? – дед поглядел на свои сухие, оплетенные веревками жил руки. – Как время летит: молодые были развязные – птицу на лету ловили, а теперь на земле не поймаем. И тело не греет – словно в тебе не кровь, а холодная синяя водичка налита. И какие-то копоткие стали, болячки одолевают, немощь. Да и то сказать – все мы герои, пока не коснулась беда, есть силы и здоровье. В извечной колготе и не видали, когда года пролетели и жизнь промелькнула. Прожили век, как говорится, за куриный кек. И не зря играют: