Волна зависти его прямо-таки накрыла с головой. «Этот то не бьет своих, верно… -подумалось ему, и тут же сомнение закралось к нему в душу, – да как не бить? Всех бьют! И этот, наверное, на людях обнимает, а дома… кто его знает…?» Обида, как водится, везде себя саму увидит, и с три короба еще напридумывает того, чего и вовсе нет, и не было никогда. Он вновь вспомнил своего отца, который часто бывал пьян, крепким словцом мог самых младших хлестнуть, а старших и средних и вовсе до полусмерти бил. Осьмуша поморщился даже при этих мыслях.
Снова он нос вытер движением резким, да так на все озлобился – и на этого добренького мужика, и на детей его, которым повезло… Одним словом, на весь белый свет озлобился. Крутанулся он, чтоб сбить горюшко свое горькое, разок на каблучке нечищенном, на ледочке масленичном, и запел с остальными входящими в деревню колкие песни с частушками вперемешку: