Но хоть и расслабился Пушкин казалось основательно, но инстинкт-то охотничий в нем все же не дремал. Только было хлопанье крыльев в небесах заслышалось, как уж охотник и ружьецо свое сцапал и стрелять изготовился.
Только вот солнышко тут из облаков выглянуло и целить мешало: прямо в самые глаза охотнику светило, так что и не поймешь совсем, что там по небу летит – журавль или дирижабль.
А птица если по шуму крыльев судить крупна и увесиста была. Может куропатка какая сверхоткормленная заморская, а то и страус целый африканский вдруг летать выучился.
Пушкин не стал долго и целиться, в такое-то и с закрытыми глазами не промахнешься, и пальнул наугад дробью такой крупной, какая и медведя да и слона запросто с ног свалит.
Птица и крякнуть не успела, как уж в кусты камнем грохнулась. Поскакал и Пушкин вослед по кочкам да кустам – добычу разыскивать. Рыскал, рыскал да вдруг глядит – друг сердечный Кошкин на пенёчке одиноко посиживает, да крылышки из вехоточки сплетенные исправляет.
– Фу ты, мать честная, – смекнулось тут вдруг Пушкину, что это за птица-то такая была, – Вот же черт, чуть было Кошкина не укокошил!
– Мне-то оно и ничего, – Кошкин грустно ответствует, – а вот крылушки-то так совершенно уж испортились. Теперь и летать уж вряд ли возможно будет. Экий ты все же варвар, Пушкин!
– Да ты не сердись, брат Кошкин, – Пушкин говорит, – я же не нарочно. Я и не знал вовсе, что это ты летишь. Ты уж прости, брат – недоразумение просто вышло. Да и только крылья ведь повредились, а ты-то сам-то, слава Богу, жив здоров! Пойдем-ка теперь лучше домой чай пить да ужинать.
– Чай пить, чай пить, – проворчал недовольно Кошкин, – а сам Кошкина чуть было не прикончил. Друг тоже мне называется! Каин просто и Иуда вместе взятые!
– Да я думал, что это птица летит, – заоправдывался снова Пушкин.
– Птица, птица, – снова ворчит Кошкин, но уже не так сердито, – смотреть лучше надо, а не думать. Индюк вот тоже, как говорят, думал, думал, да в известные мокрые места попал.
– Ох, и ворчун же ты Кошкин, – отвечал совсем расстроенный Пушкин, – таких ворчунов еще поискать надо.
– От ворчуна и слышу, – умело возразил Кошкин, – хорошо еще стрелок-то из тебя не ахти какой! – но тут вдруг перешел на совсем иные мысли: – Мы вот всё думаем, что птицы-то поют, а они быть может и не поют вовсе, а ругаются, мычат да ворчат? Вот и я может не ворчу вовсе, а пою.