Сэлмен безуспешно пытался заглушить ужасающие голоса и в какой-то момент почувствовал, что на него вот-вот обрушится потолок. Он встал и тоже начал отчаянно кричать сквозь слезы, так громко, пока не ощутил, что в любой момент кровь хлынет сквозь голосовые связки. Он сплюнул на пол, но не увидел крови, лишь ощутил во рту ее горький вкус, напоминавший привкус ржавчины. Ежели это жизнь, подумал Сэлмен, то что есть ад?
Он почувствовал, как пища поднимается из желудка – это было неконтролируемо, его вывернуло наизнанку, и, казалось, вместе с едой он выплеснул из себя всю душу. Слезы текли по лицу, смешиваясь с кусочками непереваренной пищи и липкой слизью на губах. Почувствовав неимоверную слабость, он упал в лужу собственной рвоты и лежал, неподвижно уставившись в никуда.
Он мог думать только о семье. Мысли о жене пробуждали в нем чувство любви, хоть и слегка притупившееся, но несмотря на ощущение горечи, которое неизменно возникало вслед за воспоминаниями, Сэлмен испытывал радость и наслаждение всякий раз, когда ее туманный образ возникал из заброшенных пустот разума. Она смотрела на него ярко-голубыми глазами и улыбалась. Почему же теперь ее нет рядом, чтобы взять за руку и успокоить в трудную минуту? Что-то было вырвано из него, ампутировано абсолютно неестественным и жестоким способом. Семья была неотъемлемой частью его жизни, частью его самого, жизненно важным органом, без которого он превратился в жалкое подобие человека, какое-то животное, ходячий труп, ожидающий своей смерти.
– Папа, – снова обратилась к нему дочь. Ее длинные светло-золотистые волосы были идеально гладкими и шелковистыми, столь приятными на ощупь, что он даже мог вдохнуть аромат ее персикового шампуня. – Может, ты споешь мне песенку перед сном?
Стоп! Минуточку… Где это она находится?! Оглянувшись вокруг, он осознал, что сидит напротив ее койки в больничной палате. Посмотрел ей в глаза:
– Хорошо… Конечно, я спою тебе песню. – Он погладил ее по волосам и поцеловал в лоб. Она засияла от радости в нетерпеливом ожидании обещанной песни. Сэлмен невольно вздохнул, почуяв, как что-то душит его, давит на сердце. Затем хриплым дрожащим голосом запел:
– Баю-баюшки, зайчонок, ты… – Он напрягся. – Ты… – Но больше не мог выдавить ни слова. Он не мог вспомнить песню, которую сотни раз пел ей перед сном.