Наутро пошли путешествовать по Волжскому. Да что там было смотреть? Заглянули в контору Союзпечати, где работала моя приятельница Нина Антоновна. Мы с ней вели активный обмен книгами: она мне – огоньковские подписки, я ей – что получала на общество книголюбов из книготорга. Нина Антоновна внимательно посмотрела на Левана, спросила о чём-то и под надуманным предлогом вызвала меня в соседнюю комнату.
– Это у вас серьёзно? Парень-то, судя по всему, хороший.
– Да что вы, Нина Антоновна! Он мне совсем не нравится, к тому же сопит…
– А ты не сопишь, дура ненормальная? Зачем же тогда звала его к себе?
– Я не звала, он сам приехал.
– Эх, дура ты дура! Подумай хорошенько. Может, в Тбилиси стала бы жить.
Жить в Тбилиси я не хотела и, понимая всю щекотливость положения, окончательно отгородилась от залётного гостя неприступной бронёй.
Утром 31 декабря поехали в Волгоград. Хоть что-то он должен был увидеть на героической моей земле! Поднялись на Мамаев курган, постояли у решёток Дома Павлова, отправились в Центральный универмаг покупать новогодние подарки друг другу и друзьям. Я всё уже сказала Левану, всё объяснила, и он бродил уныло рядом со мной по магазинным секциям. Остановились у детского отдела.
– Хочешь большого плюшевого медведя? – спросил Леван.
Я хотела, но ответила с глупым вызовом:
– Нет! Хочу вот ту машину, – и указала на громадный детский автомобиль, за рулём которого угорал от восторга какой-то малыш.
– Девушка, – подозвал Леван продавщицу, – нам нужна вот эта машина.
– Опомнись! – возмутилась я. – Неужели шуток не понимаешь?
А и что было покупать-то в наших универмагах накануне Нового 1981 года? Но друг мой мимосердечный настаивал на подарке и выбрал в конце концо, механический пылесосик на длинной ручке. Тоже мне – романтик, называется! Вещь оказалась практически бесполезной, но я попользовалась ею какое-то время, пошоркала по напольному ковру, а потом засунула в кладовку.
Новый год у Ивановых встретили вкусно и весело. Кроме дарительных сувениров принесли с собой пару бутылок «Хванчкары», чурчхелу, орехов. Леван то и дело жал Косте руку и благодарил за пальто и шапку, без которых было бы ему «как французу в восемьсот двенадцатом году – на фиг!» Подруги смотрели на меня с нескрываемым осуждением: мол, и чего ты выделываешься?