– Чтобы завтра же твоей ноги здесь не было! – с холодной расстановкой огласил Василий свой приговор.
– Опомнись, Вася! А как же Владивосток?
– Лети с тем, кто тебя рвал.
Отчаяние смяло меня, и я пошла собирать свою сумчонку, боясь материнских вопросов. Что я ей скажу? Чем оправдаюсь? Как по детской горке скатилась?
Василий опамятовался сам. Уж слишком нелепо выглядело его обвинение, слишком жестокой была бы расправа, успей я уйти за ворота их с матушкой усадьбы.
– Куда ты собралась на ночь глядя? С ума не сходи. Ладно уж, поверю на этот раз, что неудачно сорвалась с подножки комбайна.
О, если бы он знал нелепую мою правду! Менять показания было уже поздно.
Сон не шёл ко мне, душа скулила. Понимаешь ли ты, Таня, на что себя обрекла? Понимаешь, всё ты понимаешь! Ну что ж, тогда держись, подруга!
Мать почувствовала неладное, но молчала, горько сжимая губы. Наутро я включилась в её домашние хлопоты. Сварила щи, постирала бельё в корыте, перемыла полы. Бельё на уличной проволоке высохло быстро – солнышко да ветерок! Я и бельё перегладила, сложив его, как по линейке. Мать была довольна, зазвала Шурку Бочкову показать, какая сноха рукастая.
– Мам, мы завтра уезжаем. Нам надо во Владивосток собираться, – сообщил вечером Василий.
– Ой, какой же гостинчик мне вам собрать? Огурцы возьмёте? Хоть ведро дам.
– Только пять штук. На дорогу, – разумно определилась я.