«Слушайте, люди, ликующих соловьев, но никогда не пытайтесь заглянуть им в глаза. Нет ничего печальнее глаз соловьиных. Большие, как будто притуманенные слезой, они не каждого обрадуют. Увидев их, не всякий поймет, что нет в птичьей песне притворства, что в ней лишь желание счастья и вера в него».
Напрасно, напрасно я не попыталась заглянуть в глаза Ивана в том декабре 95-го. Быть может, в них зародилась уже другая истина, но никто ее не распознал вовремя?
На красный свет судьбы рисковой
Данильченко Анатолий Борисович 08.06.1940 – 22.07.2001
Толя Данильченко собирался жить долго, до 86 лет. Говорил об этом так уверенно, что невольно возникало подозрение – не лукавит ли, не ведет ли потайную тяжбу с судьбой, кусающей его за пятки?
– Почему именно до 86? – спрашивала я Анатолия.
– А зачем дольше? И в маразм еще не впаду, и юбилей отмечу…
Думаю, это была его программа-максимум. Стихийного бытия он не признавал – всегда знал, что, зачем и почему. Порой казался даже сухарем и прагматиком, что не очень свойственно писательскому народу. И только самые близкие видели в нем тоску отрешенности, порывы отчаянности, умение сделать широкий жест. А чужакам казалось, что три свои инфаркта Анатолий считает зажившими, как легкие порезы на пальце, в чем он сам же их и убеждал. Еще бы! Покуривал, мог рюмочку пропустить, в то и две, и три… На робкую попытку защитить его сердце гаркал так сердито, что пропадала всякая охота оберегать бедолагу. И все же, я почти уверена, что «86 лет» Данильченко выставлял перед собой как щит от слащавой жалости, как ставшую расхожей фразу «Не дождетесь!» – на случай, если вопрос о здоровье звучит без должной искренности.
К горькому, к горькому сожалению Толя прожил всего 61 год. Естественно, сердце!
В последний месяц он словно почувствовал что-то. Лицо его, обычно жесткое, но живое, вдруг серело, глаза замирали на случайном предмете, голос становился чужим.
Обедаем вдвоем в баре Дома литераторов, молчим, у Толи снова отрешенное лицо. Неожиданно он спрашивает:
– Ты продолжение «Травы под снегом» пишешь?
– Да уж написала, готовлю к изданию, – ответила я.
– Не торопишься? Я бы почитал рукопись, посоветовал что…
В тоне его мне послышались назидательность мэтра, уверенного в собственном превосходстве, и я вспыхнула:
– Ой, Данильченко, мы такие разные! А ты не поторопился со своей «Патиной»? Я бы тоже тебе посоветовала…