Когда человек говорит, что он чужой – он, как правило, подчеркивает: чужой в этом обществе, стране, компании. У меня было не так. Я просто считала себя чужаком, я своих не находила, я своего не чувствовала. Вообще. Я то крутилась волчком, то залегала на дно, – не могла найти себе места. Мне не было покоя. Мои подростковые годы были тяжелыми – школа моя была далеко от дома, поэтому приезжая в понедельник, оставалось только слушать, как одноклассники вместе весело гуляли выходные напролет, кто кого поцеловал, кто кому дал в ухо, кто кому что сказал. Слушать и прямо-таки чувствовать, что ты на обочине, все пропустивший неудачник. В старших классах все разделились на стайки, и после уроков жизнь начиналась заново, но у меня была художественная школа и явка домой в 8.30, и совершенно непонятно зачем, – дома родители ругались. Тогда казалось, что все из-за меня. Сейчас кажется, что много на себя брала. Дело было не во мне – в том, что любовь редко выживает в браке – среди взаимных упреков, усталости и бытовых дрязг, но мне влетало постоянно. Я себя ощущала причиной – ходячей, бесполезной и бестолковой причиной того, что мама опять плачет, а папа кричит и злится. В памяти всплывает период, когда я плакала каждый день несколько месяцев подряд, мама плакала в соседней комнате, а папа нес злой пьяный бред. Сейчас пишется равнодушно, тогда было до одури обидно. Но я знала, что все равно этот день закончится, и я лягу спать, и хоть на какое-то время окружающий мир отвалит от меня. Наверное, это то, что реально меня радовало тогда – сон. И еще я уходила в рисование, но художка закончилась, а меня было решено не отдавать в художественное училище. Я помню, что две эти школы были двумя разными мирами. В одной – меня не замечали, в другой – я нравилась преподавателям, дружила с мальчиком, смеялась. Но все равно мне не хватало опоры, не хватало какой-то подпитки, отдушины. Тогда ещё я не понимала, что всё это уже есть внутри, надо просто немного отчистить мировоззрение от отчаяния, а я всё чего-то ждала: валентинок от тех, кто нравился, уважения от друзей, перемен, и всё время обламывалась. Подруги у меня были такими, с которыми и врагов не надо, постоянно напоминающие мне, что я некрасива, не забавна, не заслуживающая ничего толкового девочка, то ли дело они – королевы местного разлива. Но, конечно же, я слушала и впитывала в себя этот псевдодружеский яд, думая, что, когда больно – это естественно. Только это естественно, когда мы лучше становимся, а не тогда, когда скатываемся еще глубже в депрессивную яму. Наверное, мне так было страшно остаться совсем одной. Иной причины «дружить» я сейчас не вижу.