Любви и вниманию критиков подвергались исключительно писатели, праху которых обещан был мир, создавая для остальных судьбы переполненные непризнаниями и гонениями.
Грозный Критик был властителем праха и той части почвы, где царили и жучки, и червячки поменьше.
– я подпишусь, именем входящего в историю, успею первым, и мне дадут ученый статус, густым басом гнусавил головастый опарыш, скрывавший отсутствие лица за ширмой науки с откровенным названием-«Физиогномика».
По линиям и, даже, своеобразным инженерным измерениям пропорций и целых частей чужих лиц опарышам удавалось создавать себе лицо- маску патриота.
Почему же муха, казавшаяся зрелой формой опариша, не становилась критиком?
Мешали крылья!
Муха была более шумной и более способной на чувства. К тому же, мухи не имеют глубинного и физического доступа в историю.
Глава 3
Александр Борисович собрал огромный рюкзак, полный бутылочек, пакетов и прочих доступных емкостей для их последующего плотного заполнения на молочной социальной кухне, как он это делал ежедневно, по будням. Позвонил перед самым выходом Алочке, сорокалетней деве, пошушукался, помурлыкал. Приход жены напомнил ему о долге перед растущим постоянно семейством.
Алочке, он только буркнул сухое, почти стеклянное:
– ты, только, подпиши.
Он упал, взбираясь на холм, больно стукнув копчик тяжелым рюкзаком.
Жалел ли он себя? Возможно, но он плакал, горько и безнадежно.
Звезды пустые и такие маленькие на утреннем небе, еще ночью, бывшие блестящими и пышными, наобещали ему блеска, величия и груды денег,
а вместо величия и вседозволенности, ради которых он и добивался денег, он смиренно влачился на холм, наполнившись молоком, как дойная огромная корова, где вымени была отдана вся тщедушность существа. Закружили городские вороны, которым, здесь, в огромном городе, удача заменила жизненный опыт.
Он еще какое-то время лежал на спине, придавивши рюкзак, наполненный молоком, сыром и творогом.
Ему хотелось, чтобы вокруг собрались дети, жена, сослуживцы, почитатели, обещанные звездными. Алочка подбежала бы запыхавшись, она всегда начинала часто и сбивчиво дышать в его присутствии; и чтобы все они принялись бы жалеть его и хвалить, хвалить и жалеть пока он жив и может порадоваться или, хотя бы, пожурить их за нерасторопность.
Он поднялся, и не отряхиваясь, уныло продолжил взбираться на холм: