Попытки так называемых есениноведов определить творческий портрет Есенина крайне жалки до сих пор. Он был в их представлениях заядлым большевиком, завзятым эсэром, кабацким ярыжкой, даже альфонсом при перезрелых дамах. А ведь ответ лежит на виду и лучше Есенина о себе самом никто не сказал:
Я последний поэт деревни…
И это гольная правда, потому что иной, не есенинской, деревни давно нет, а скоро, похоже, и никакой не будет. Но Сергей Есенин не стал бы великим национальным поэтом Руси горемычной, ежели бы замкнулся на одной этой теме. Никто так пронзительно и печально не говорил об уходящей молодости, чувстве столь нормальном и понятном каждому умеющему чувствовать, опять же нормальному человеку.
Во всей необъятной русской поэзии мало кто так писал о застенчивой и негромкой нашей природе, как Сергей Есенин. И это естественно, ведь он родился прямо посреди этой природы, а не в роскошной барской усадьбе, и впитал ее с молоком матери:
Нездоровое, хилое, низкое,
Водянистая, серая гладь.
Это все мне родное и близкое,
От чего так легко зарыдать.
Заметим, что, пробыв немалое время за границей, он не оставил нам ни одной строки о легкомысленном Париже, вечной Равенне, золотой Праге, униженном Берлине. Не рыдалось ему там, не радовалось. А вот от хилого и низкого – сердце перехватывало в груди. И сколько бы ни совершали заграничных вояжей наши новомодные поэты, им никогда не стать поэтами национальными, потому что у них никогда не было и не будет главного – неиссякаемой и незамутненной любви к Родине – большой и малой. Не будет того, что больше всего питало неповторимую поэзию Сергея Есенина.
В любовной лирике Есенин был не менее велик, чем в стихах о родной земле. Женщин он любил и знал, но, кажется, побаивался. Во всяком случае, чаще они брали его, а уж прощаться с ними он умел как никто. По-пушкински прощаться, без глупой ревности и взаимных упреков. И женщины больше других сделали все для сохранения его поэзии в памяти народной. Он того стоил:
Не все ль равно – придет другой,
Печаль ушедшего не сгложет,
Оставленной и дорогой
Пришедшей песню лучше сложит.
И, песне внемля в тишине,
Любимая с другим любимым,
Быть может, вспомнит обо мне
Как о цветке неповторимом.
Неповторимый цветок есенинской поэзии будет дотоль лепеститься в нашей истории, доколе стоять будет российская земля. И синь очей, которую Есенин утратил во мгле своего страшного времени, будет вечно светить в душе каждого думающего российского человека. Сентябрь 1995