Теперь со своими ухоженными белоснежными волосами он стал походить на идеального дедушку из рекламы.
На следующий день его волосы потемнели у корней.
– Сколько вам лет, мистер Уивер? – спросил Пирс.
– Восемьдесят, – гордо ответил Уивер. – Как раз исполнилось восемьдесят 5 июля. Родился в Вайоминге, парень, в горной хижине. В те года там еще медведи вокруг бродили. Не раз видел их – вот как тебя сейчас. И волков тоже. Хотя к нам они никогда не лезли.
– Какого цвета были ваши волосы?
– Цвета воронова крыла. Самые черные, самые блестящие волосы во всей стране. Помнится, девчонки в очередь выстраивались, чтобы их потрогать. – Он ностальгически усмехнулся. – А я был не против. Кучу черноголовых ребятишек оставил, прежде чем уехал из округа Уошеки.
Он сунул палец в рот и начал ожесточенно тереть десны.
– Все еще чешутся? – спросил Пирс.
– Будто вайомингский клещ цапнул. – Он снова хихикнул. – Ты знаешь, что со мной, парень? У меня второе детство. Вот так. Зубы режутся.
На вторую неделю Уивера перевели из интенсивной терапии в частную палату, и он снова вспомнил о бизнесе, оставив воспоминания о прошлом позади. Рядом с его кроватью установили телефон, и, пока он бодрствовал, добрую половину его времени занимали короткие, резкие разговоры о непонятных сделках и сложных махинациях. Другую половину он посвящал Янсену, который всегда столь уместно оказывался у босса под рукой, будто поселился прямо в больнице. По крайней мере, Пирсу казалось, что он точно прикупил здесь комнату.
Уивер выбирал наследника своей империи.
И пока его мозг был занят вопросами сохранения и приумножения его владений, тело восстанавливалось, как хорошо отлаженная самодостаточная машина. Вылез его первый зуб – это был клык. За ним довольно быстро прорезались остальные. Его волосы ощутимо потемнели; когда парикмахер пришел подравнять их, Уивер велел ему срезать всю седину и остался с ежиком таких черных волос, какими они, по его словам, были раньше. Его лицо округлилось, морщины разгладились, как воды озера в безветренный день. Тело стало мускулистым и полным энергии; вены больше не выделялись, просвечивая сквозь кожу тонкими нитями. Даже в его глаза будто синьки плеснули.
Лабораторные анализы только подтвердили то, что начал подозревать Пирс. Артериосклероз никогда не поражал эти вены; или, точнее, каким-то невероятным образом, все скопления бляшек рассосались сами собой. Почки работали превосходно. Сердце, словно помпа, работало, как никогда, мощно и бесперебойно. Не осталось и следа от кровоизлияния в мозг.