Разыскав в трущобах лачугу Хамзы, я упрашивал его вернуться, но он не соглашался. Я совершенно не представлял, что вынудило его уйти. В стране с работой и без того туго, а если на шее еще жена, шестеро детей и многочисленные родственники, увольнение равносильно самоубийству.
Когда я вошел в лачугу из двух комнат, жена Хамзы тут же смахнула с низенького столика вязание и спешно принялась заваривать чай, угощая меня как дорогого гостя.
– Может, я тебя чем обидел? – спросил я у Хамзы.
Сторож опустил глаза, разглядывая свои руки.
– Нет, что вы, месье Тахир, ничего подобного.
– Тогда в чем дело?
Хамза снова уставился в пол. Мне показалось, он вот-вот заплачет.
– Я не оправдал вашего доверия, – признался он.
На следующей неделе позвонил Оттоман – бывший вор, а ныне деловой человек. У него был ко мне срочный разговор. Я спросил, знает ли он, где находится кофейня «Мабрук».
– Да я в ней полжизни провел, – ответил Оттоман.
Часом позже я уже сидел за своим столиком, передо мной дымился в чашке черный кофе. Оттоман обещал не опаздывать, однако пунктуальность марокканцам не свойственна.
По соседству сидел небритый мужчина средних лет: короткая шея, толстые пальцы, от левого глаза до подбородка шрам. В пепельнице рядом с его чашкой высилась гора окурков – видимо, он здесь с раннего утра. Я и раньше встречал его в кофейне – он всегда садился на одно и то же место. Перегнувшись через столик, я спросил: имя Зохра ему что-нибудь говорит?
Мужчина вздрогнул. Он прижался к спинке стула – как будто его пригвоздили, лицо исказила гримаса боли.
– В моем доме работает одна женщина по имени Зохра, – пояснил я.
– Месье, – тихо забормотал он, – мне за нее так неловко. Правда, уж поверьте мне.
Тут в кофейню стремительно вошел Оттоман. На нем был деловой костюм из твида, поверх – габардиновый плащ. Аккуратно сложенным зонтом он помахивал как тростью.
Абдул Латиф принес ему пепельницу и чашку кофе. Мы поздоровались, обменявшись любезностями.
– Альхамдулилла! – Хвала Аллаху! Я в полном здравии, -ответил он на мой вопрос.
Я отпил кофе, ожидая, когда Оттоман заговорит о деле.
Какое-то время он всматривался вдаль – на Атлантический океан, устремлявший волны к берегу. Потом снял очки и потер переносицу.
– С тех пор, как мы встретились у могилы Хишама, – начал он, – я все думал о нашем друге, о том, что для него было важным.