Окидывая взглядом Овраг и Заросли, промолвил:
Должно быть, у мальчишек нынче есть поважней
дела.
Я возмутился, сдерживаясь, чтобы не разбушеваться.
Рыдает сердце от каталитического ускорителя ТВ.
Я простоял еще минуту, глядя вниз на город, где
Гуляет ветер лета и где кишмя кишат антенны-пауки.
Издалека доносится журчание телепередач.
Я знаю, днем
Мальчишки, которых я ищу, находят мультики,
и дома
Прячутся, подобно обитателям морским под
камнем.
В компании родни, увязшей в комментариях
Кронкайта[17],
Как в тазу с цементом, чтоб в шесть часов смотреть
НЕ-НОВОСТИ.
Услышав это и увидев сидящих дома, взаперти
и в отчуждении,
Я исторгаю древний клич,
С холма сбегаю и пересекаю Овраг от берега до
берега,
В ботинках, хлюпающих ключевой водой, стою
и плачу.
Издалека, из прошлого, мне кажется, я слышу
мамин голос,
Пронзительный, высокий, как свисток, давно
угасший, но протяжный: Домой!
И вот последний повзрослевший мальчик времени
и летних снов,
Обескураженно взяв обувь в руки,
Топает по склону из милых сердцу зарослей Оврага,
по травам,
>Прямиком
>Домой.
Не из Византии я родом[18]
Не из Византии я родом,
А из иного времени и места,
Где жил простой народ,
Испытанный и верный.
Мальчишкой рос я в Иллинойсе.
А именно в Уокигане,
Название которого
Непривлекательно и
Благозвучием не блещет.
Оттуда родом я, друзья мои,
А не из Византии.
В своих воспоминаниях
Издалека, с верхушки дерева
я вижу землю, лучезарную,
Любимую и голубую,
Такую и Уильям Батлер Йейтс
Признал бы за свою.
Дом, где я жил, был высечен
Из злата наивысшей пробы,
Добытого из одуванчиков
Пчелами-мотовками на просеке,
Среди пчелиного жужжания.
Ну и, конечно, изысканные наши вина
Происходили от того же одуванчика,
Что и моя шевелюра, яркая, как летний
день;
Я окунался с головой в бадью для дождевой
воды
Глаза промыть и вишней красил губы,
Мой крик – мой вопль чистого восторга:
Византия? Нет. Я из племени индейцев,