– Вы не боялись, что вас там просто убьют?
– Просто убить могли и на воле.
– Ну в лагере больше шансов.
– Это правда. Но не все же можно предусмотреть. Я вступил в это сообщество людей, а дальше жизнь потекла по инерции. Надо журнал издавать – я его стал издавать. Произошел мятеж в Муроме – я поехал его освещать. Надо связаться с иностранными журналистами и передать тексты – я связываюсь. Нам, кстати, приписали еще подготовку покушения на Хрущева. Но этого не было, конечно. Это была подстава КГБ. Но нам повезло, в тот момент велись чистки в рядах КГБ, и на суде нам решили не пришивать это дело.
– В двадцать два года вас посадили. За вами лязгнула железная дверь, вы оказались на зоне. Как вы там выживали?
– Первые семь лет с одной стороны я сидел очень легко, а с другой – очень тяжело. Сначала меня определи в лагерь строгого режима, и это было относительно легко. Я ничего не понимал, я должен был вжиться, обосноваться, утвердиться, это было очень важно. Первые года три-четыре были послабления в лагерях. Мы ходили в цивильной одежде, читали книги, у нас была интересная публика, мы там собирались, стихи читали. Потом вдруг меня вырвали и перевели в лагерь особо строго режима.
– Чем он отличается?
– О, это страшный лагерь. Во-первых, полосатая одежда. Во-вторых, дикий голод. И расстрелы на каждом шагу. За один год у нас расстреляли девятнадцать человек по статье 77 прим. За наколки на лице или на ушах отрезанных, за то, что стукача назвал стукачом, это называлось «преследование заключенных, ставших на путь исправления».
– Это концлагерь?
– Какой концлагерь! Это хуже намного. И голод, дикий голод. Тогда я впервые съел собаку.
– Голод был способом давления?
– Да пойди их пойми! Сидело там очень много интересных людей. Например, кардинал Слипый, его арестовали, как главу униатской церкви на Украине. Его посадили в 45-м, а в 63-м по просьбе Папы освободили.
А потом маманя моя нашла адвоката, заплатила ему последние деньги, и он доказал, что меня перевели незаконно, видимо, из-за записи о покушении на Хрущева. И через год меня вернули обратно.
– А вас били? Пытали?
– Никогда. ГБ не знало, как себя вести. Там шли чистки, бериевские люди сменялись на новых, поэтому они боялись лишний раз вляпаться в какую-то историю. Кроме того, у них есть масса других возможностей давления. Собирают сведения, ищут слабое ребро, за которое можно подвесить. Зачем им бить?