Спустя два дня беглецы достигли местности, куда уже распространялась власть белых повстанцев. Поздним вечером обоз остановился в большой деревне русских переселенцев. Здесь они должны были быть смирными.
Байбарин попросился на ночлег к хозяину просторного, под железной крышей, дома. Высокий, с какой-то уклончивостью и будто бы апатией в облике поселянин увидел, что перед ним не нищие, и выказал гостеприимство. Его работник-парнишка, поймав выразительный взгляд, распахнул надёжные, навек сколоченные ворота. Хозяин велел пустить байбаринскую скотину в стойло.
Прокл Петрович, тёртый человек, предложил заранее рассчитаться, но поселянин хитро отводил взгляд:
– Чай, нас не гонят. Наедите, напьёте, животина подкормится – утречком и сосчитаемся.
Байбарин вслух, при хозяине, прикинул, какая может быть сумма, и протянул деньги. Мужик с вниманием глянул на царские рубли, но не отступил:
– Как так? Я не понимаю! Ничего этого не нужно, – обеими руками отталкивал руку с деньгами, посмеивался.
В горнице жена уже поставила на стол бутылку самогона, заткнутую капустной кочерыжкой. Хозяин, усаживая Байбариных, зыркнул вопросительно, покосившись на Степугана.
– С нами сядет! – приказал Прокл Петрович.
– Лишь бы как лучше дорогим гостям! – проговорил крестьянин со сладостью, бросил жене: – Щи уже простыли – живо согрей! – и опять улыбнулся Байбарину. – Уж мы знаем, как принять.
Взвизгнул поросёнок – лежал у печи на сермяжной подстилке. Хозяин пояснил: болен-де, отпаиваем овечьим молоком. Велел бабе позаботиться о поросёнке – чугун со щами принёс сам. Батрак тем временем слазил в подпол за студнем, сбегал в курятник за яйцами – жарить глазунью с салом. Варвара Тихоновна посетовала, обратясь к хозяину:
– Не такие уж мы, землячок, прожорливые. И грех ведь – пост!
Он возразил:
– Ничего-ничего, какие теперь посты? В дороге, коли выпало угощение – едят от пуза! – Сам не ел, не пил: помогал освободившейся жене обслуживать путников.
Степуган накрошил в миску со щами варёное мясо, так что щи едва не перелились через край, хватил стакан самогона и навалился на еду. «И умещается!» – поражался Прокл Петрович, в то время как Стёпа с неослабным усердием поглощал одно, другое, третье…