Он задыхается от возмущения. Вулкан извергается, и лава захлестывает с головой. Я камнем иду ко дну, вязну в эмоциональном водовороте.
– Сбавь… тон, – вместо слов выходит каша, и Торий не слышит меня.
– Если у тебя проблемы с деньгами, обращайся ко мне! Обращайся в фонд! К психотерапевту! Хоть к черту! Но как же! У нас ведь гордость! Лучше все выходные пьянствовать с дружками! Начнем с кражи спирта, а дальше что? Ценности? Деньги?
Последние слова бьют наотмашь. Я хватаюсь за спинку стула, сжимаю пальцы до белых костяшек и повторяю чуть громче:
– Сбавь тон!
И поднимаю голову.
Торий вздрагивает. Умолкает. Волны возмущения и обиды все еще закручиваются вокруг него бурунами, но теперь к ним примешивается пресноводная, гнилостная струйка страха.
Так смотрел на меня северянин из службы гарантийного обслуживания. Так смотрят на хищника, осознавая таящуюся опасность.
Накатывает тоска. Хочется повернуться и выйти из кабинета. Если ты до сих пор не научился вести себя, как человек, ты – зверь, и твое место – в клетке.
Облизываю губы и стараюсь, чтобы мои слова прозвучали как можно мягче.
– Не нужно повышать голос, – и, подумав, добавляю: – Пожалуйста…
Это звучит, как оправдание, как уступка. Но для таких, как я, уступка – не показатель слабости, а зачастую единственная альтернатива.
Торий тоже берет себя в руки. Волны становятся ниже, спокойнее. И хотя кое-где еще кружатся водовороты, буря отступает.
– Хорошо, – произносит, наконец, Торий. – Но ты скажешь мне: зачем? Может, я смогу чем-то действительно помочь тебе…
Может. У людей куда больше возможностей и связей, не так ли?
Я принимаю решение. И наступает штиль.
* * *
Но это лишь затишье перед бурей.
Она начинается ближе к вечеру: тучи густеют, набухают черной гематомой. В помещении темнеет, а ветер неистово воет в ветвях и приносит похолодание и дожди.
Я расставляю столы в конференц-зале: там вовсю идет подготовка к сим-по-зиуму – еще одно слово, которое проще написать на бумаге, чем произнести вслух. У Тория много работы, поэтому я прощен и помилован.
Сейчас профессор увлеченно беседует с коллегами на непонятные темы, их речь походит на жужжание потревоженных ос.
Лаборант Родион настраивает телевизор. Треск помех и искаженные динамиком звуки нервируют. Каждый раз, когда он переключает каналы, я внутренне напрягаюсь, ожидая услышать что-то знакомое и страшное, и долго не могу осознать причину, списывая нервозность то на утреннюю стычку с Хлоей Миллер, то на последующий разговор с Торием. Но вскоре осознаю, что дело не в них.