В течение шести лет я наблюдал Каму сквозь призму семинарии: в буквальном смысле, когда я наблюдал её из здания семинарии, и в переносном смысле, когда с нею связаны были мои чувства, образы людей, предметов, вещей, которые вновь зарождались в моей душе. Когда я читал, например, «Челкаша» А. М. Горького, то образ Гришки Челкаша мне давала пристань на Каме у пермского вокзала: здесь я наблюдал этих волжских силачей в широченных синих штанах, в лаптях, на своём горбу носящих громадные тюки. Шли они, и мостки под ними дрожали. Читал ли я о них, показанных где-либо на тяжёлой работе в морском порту, или на соляных промыслах, образ тех, которых я видел на пермской пристани в семинарские годы, всегда сопутствовал этому чтению.
Читал ли я «На дне» А. М. Горького, мне казалось, что изображённая в этой драме ночлежка где-то здесь, около пристани, а Квашня где-то здесь торгует вблизи бакалейных мелких лавчонок, которые были у пристани на Каме. Здесь всегда толпились эти представители люмпен-пролетариата, которых мы называли «золоторотцами».
На Каме я наблюдал перемену времён года. Из окошка в кухне семинарской столовой, где наш повар Кирилл Михайлович «колдовал» над голубцами, в дни своих дежурств я видел замирание жизни на Каме. Я видел как уходили последние пароходы, как увозили в затон пристани и баржи; я видел как волны на реке от выпавшего снега становились тяжелее, и, наконец, река замирала. Зимой из этого же окошка я видел, как вдали по реке двигался обоз, как на средине реки на ледяном ипподроме тренировали своих рысаков любители конного спорта.
Весной, когда жизнь на Каме оживала, мы любовались Камой из беседки в нашем саду. Как хороша была Кама в вечерние часы, когда ночь ложилась на неё густой пеленой; на реке там и здесь мелькали огоньки бакенов; весь берег усеян был огоньками на пристанях и баржах; где-либо вдали раздавались удары по воде шпиц на колёсах парохода; вот он приближался к берегу весь в огнях; с Камы слышны были голоса перекликающихся друг с другом катающихся в лодках; слышались песни, и вот грянули и наши песни! Слушали мы позднее «Баркароллу» П. И. Чайковского, «Ноктюрн» Гроздского, «Крики чайки», и нам рисовались эти картины, а воспоминались семинарские дни. Трудно подсчитать, сколько прекрасных переживаний, эмоций возбудила в нас Кама в те прекрасные дни юности!