Дмитрий долго стоял у окна, обдумывая слова брата. Он понимал, что должен пойти к Глаше и поговорить с ней обо всем. Возможно, ему придется утешать ее. Ему очень не хотелось видеть ее слезы, но он все же заставил себя подняться наверх. Едва Скарятин вошел в спальню девушки, Аглая, которая стояла у окна, стремительно повернулась к нему, словно ожидала его прихода. Он улыбнулся и безразлично заметил:
– Николай сказал мне, что у вас был доктор.
Дмитрий подошел к ней, и она порывисто приблизилась к нему. Он раскрыл объятья, и девушка с облегчением упала ему на грудь.
– Так хорошо, что вы пришли, Дмитрий Петрович, – проворковала Аглая ласково. Он как-то весь напрягся, чувствуя себя неловко от ее порыва и расположения к нему. Дмитрий не хотел, чтобы Аглая испытывала к нему сильные чувства, ибо не мог ответить ей тем же. Но эта ее фраза и горячие страстные объятья говорили ему в этот момент, что Глаша испытывает к нему нечто большее, нежели простое влечение. Дабы разрядить обстановку, он ласково провел ладонью по ее распущенным густым волосам и спросил:
– Отчего вы не сказали, что тяжелы?
Она подняла на него лицо, и он смутился от ее чистого, страстного и горящего взгляда.
– Сначала я не решалась, а потом… малыш умер…
Она вновь уткнулась личиком в его грудь, и Дмитрий ощутил, что ему не все равно. Ибо ее слова вызвали в нем странное чувство досады и горечи, оттого что они говорят об умершем ребенке. Он продолжал гладить ее по голове, пытаясь сосредоточиться и не дать себе расчувствоваться от ее боли.
– Может, это и к лучшему, – заметил он вдруг.
– К лучшему? – удивилась она, воззрившись на него. – Это был наш ребенок, он жил под моим сердцем. Это крохотное существо, я любила его.
Он ласково обхватил пальцами ее за подбородок и повернул ее лицо к себе.
– Аглая, вы ведь понимаете, что этот ребенок все бы усложнил, – произнес Скарятин холодно, заглядывая в ее блестящие прелестные глаза. – Я все равно не смог бы признать его и дать ему свое имя. Конечно, я бы позаботился о нем. Но не более. Он был бы незаконнорожденным. А это не есть хорошо.
Она отвернулась от него, чувствуя, что снова вот-вот расплачется. Как он мог быть таким непробиваемым? Казалось, ничего не могло тронуть его. Глаша вдруг подумала, что у Дмитрия совсем нет сердца, раз он так спокойно говорит о потерянном малыше. Она ощущала холод, который исходил из его объятий. Не в силах более выносить безразличие молодого человека, она высвободилась из его сильных рук и чуть отошла. Невидящим от боли взором смотря в сумеречное окно, она произнесла: