– Отец святой, – обратился Гулливер, – мне сказали, у вас тут кочегар уволился. Поставь меня на эту должность. Порядок будет.
Батюшка сначала даже не понял, о чем его просят, так экзотичен был вид невесть откуда взявшегося великана на босу ногу при тридцатиградусном морозе. Потом уразумел, с мыслями собрался и с горечью ответил:
– Взял бы. Топить есть чего, только вот нечем, – и горестно махнул рукой в сторону пустого угольного сарая.
– Найдем, чем топить, – без промедления ответил Гулливер и добавил, вернее, пропел на какой-то странный мотив: – Это, братцы, не беда, а череда смирения.
«Да он еще и блаженный, – подумал священник. – Юродивых мне только для полноты не хватало!» Подумать-то подумал, но решил Гулливера не гнать. Замерзнет ведь человек. Босой и в одном одеяле.
Пригласил незнакомца в сторожку, у плиты усадил, чая ему горячего налил, а сам в кладовку пошел, там у отца Стефана много всякой одежды хранилось. Родственники умерших от незнания, куда обувь и одежду почивших девать, в церковь ее приносили, так что выбор богатый был. Нашел батюшка громадные войлочные ботинки и пальто размера богатырского. Обрадовался, что нашел и христианское правило «одеть и обуть» выполнил, осталось только накормить.
Рано радовался. Незнакомец пальто с благодарностью принял, так как под одеялом у него оказалась только простая тонкая рубашка, да крест старообрядческой формы на гайтане в палец толщиной, а ботинки своими громадными ногами в сторону отодвинул.
– Я, отец священник, босиком всегда. Обет мой такой и правило такое, – и тут же спросил: – Ну что, возьмешь в кочегары?
Батюшка колебался. Всякое в голову лезло: «Уж не последователь ли Порфирия Иванова? А может, из больницы для сумасшедших сбежал? Или из милиции, а то и из тюрьмы?»
В ответ на эти мысленные сомнения Гулливер достал из штанов полиэтиленовый кулек, размотал его и положил на стол перед отцом Стефаном паспорт. Затем встал, перекрестился на иконы трижды, сказал «Господи Иисусе Христе, помилуй мя, грешного» и степенно уселся напротив священника.
– Андрей, – священник прочитал в паспорте имя пришедшего, – да я не против кочегара и жить у нас можно. Тут ведь вся печаль в том, что уголь у нас заканчивается, топить нечем. Прихожане вон из своих домов по ведру таскают.
Андрей смотрел на священника с печалью и сокрушением, на каждое слово говорил «да, да, да», а потом опять повторил непонятное: