Он с ума сошел.
Я сказала ему, что в Орли есть парковки, но он только пожал плечами и ответил: спасибо, он в курсе.
– Ну, поехали, Дани.
Я ответила, что это невозможно.
– Почему?
Теперь он смотрел на меня в упор, слегка подавшись вперед; казалось, он излучает силу и нетерпение. Когда собеседник вплотную приближается ко мне, я тут же теряю нить разговора. Через несколько секунд я ему ответила:
– Не знаю! Потому что!
Невозможно вести себя глупее. Он снова пожал плечами, сказал, что не нужно ломать комедию, и вынес сумку в вестибюль. Для него вопрос был решен.
Я не могла ехать с ними в Орли. Я не могла привести назад его машину. Я должна была ему сказать, что в жизни не водила ничего, кроме развалюхи-пикапа, и что, когда мы на нем ездили, Глав-Матушка чувствовала себя спокойно, только когда в обозримом пространстве возникало очертание церкви, поскольку это давало шанс на соборование вне очереди. Я вышла следом за ним в вестибюль. Анита спускалась по лестнице. Я ничего не сказала.
У них было три чемодана. Я вынесла один в сад. Поискала глазами его DS, но то, что я увидела, повергло меня в оцепенение. Они собирались ехать не на DS, а на длинной, широкой, открытой американской машине, которую выводила из гаража Анита. Не машина, а танк.
Я вернулась в вестибюль, потом в комнату, где работала. Я даже не понимала, зачем я туда пошла. Ах да, за сумкой. Взяла ее. Поставила на стол. Нет, я не могу вести эту машину.
Каравель в спешке закрывал двери. Когда он увидел, что я стою столбом, то наконец сообразил, что со мной что-то не так, и подошел ко мне. Он дотронулся до моей руки и сказал:
– Это машина Аниты. В ней только газ и тормоз, и все. Ею очень просто управлять.
Еще он сказал:
– Не нужно так себя вести.
Я повернулась к нему, увидела, что у него голубые глаза, светло-голубые и очень усталые. Голубые. Я никогда раньше не замечала. И одновременно вдруг осознала, что он видит меня. Да, видит эдакую дуреху, но она ему симпатична. Или, по крайней мере, мне так кажется. Я не поняла, что он имел в виду, когда сказал: «Не нужно так себя вести». До сих пор не понимаю. Он, как и раньше, стоял совсем близко – очень высокий, очень сильный, я чувствовала, что теряю решимость. После долгого или, во всяком случае, показавшегося мне невыносимо долгим молчания он добавил, что, если я не хочу с ними ехать, он как-нибудь выкрутится, оставит машину на парковке. Это не так уж важно.