Весь просторный двор был заставлен возами с капустой. В углу двора, вычислив направление ветра, чтоб сносил дым к соседям, двое работников парили пузатые кадки. Один споро наливал в бочку ведро с кипятком, другой бросал раскалённую металлическую пластину, и оба дружно накрывали бочку рогожей.
Глеб с завистью глядел на мужиков.
«Каким интересным делом люди занимаются», – почесал он щёку.
Аким же рассматривал женщин, дружно обрабатывающих острыми сечками сочные кочаны над длинным деревянным корытом.
– Бабы, – шмелём отлетел от барыни староста, – мельчей теши, домой не спеши. Всем в подарок ленты будут, – повёл помещицу в дом, отчитаться в доходах за отданную мужикам в аренду землю.
Ребята с гувернанткой остались на улице.
Мадемуазель Камилла брезгливо морщилась, слушая острые, как сечки, женские шутки и заразительный смех.
Барчуки взрослого юмора пока не понимали, и пошли к двум пацанам примерно их возраста, трескающим одну за другой хрустящие кочерыжки.
Одна из женщин, обтерев о фартук руки, протянула по кочерыжке юным господам.
– Как зовут? – хрустя сочным подарком, поинтересовался Глеб у невысокого рыженького паренька. – А-а-а! – узнал он недавно тонувшего моряка. – Это не в твой корабль капусту рубят? Чего молчишь?
– Васятка, – шмыгнув курносым носом, с обидой произнёс паренёк.
– Васятка, станцуй вприсядку, – презрительно отошёл от него Глеб.
Обратно ехали тихим шагом, так как барыня, ткнув предварительно кучера зонтом в спину, укоризненно сказала:
– Ты, Ефимка, так не гони, не на ипподроме находишься.
«Госпожа, а как матюжится», – изумился кучер, и всю дальнейшую дорогу размышлял, на ком же это он, по разумению барыни, находится.
Вечером Аким снова стоял перед портретами своих пращуров, и с грустью убеждался, что ни на одного из них не похож.
«Все они светловолосы, а я волосом чёрен, и глаза у них голубые, а у меня тёмные. Вот Глеб в них, – позавидовал брату, – а я в матушку…».
Но грусть эта была недолгой. Всё равно они его предки. И он тоже Рубанов, к тому же – первенец, и носит имя Аким, а не какое-то там – Глеб.
И опять уютно тикали напольные часы, матушка играла на рояле. Горел камин. Брат возился с собаками. И когда одна из борзых подошла к креслу, где сидел Аким, и дружелюбно потёрлась о ногу, он вдруг понял, что вот оно – счастье, и с трудом удержал слёзы, повернувшись к стене и разглядывая блики огня на ней.