, или у вас другое мнение? – Тогда прошу прощения…
Я пишу о высокой Правде, о настоящей – небесной Родине, которую невозможно осквернить, хотя некоторые и замахиваются на это даже с амвонов, вы знаете таковых. И хочу дать счастье чувствования небесной Родины вам? – Хотел бы, но вам оно не надо. – Не хочу.
Пишу то, что благо именно моей душе: о пламени Любви к Высшему и сущему, которое горит в духовном сердце моём. Потому что ощущаю в пылании сем небесную Правду и высокую Справедливость, а мне очень важно их существование – важно больше жизни в теле. Пишу так, чтобы сияние моего пламени Любви было ярким и никогда ничем не затенялось, как не затеняется светило в солнечной Бразилии…
Это не согласно с вашими представлениями? – Что же, для себя я бесконечно прав. А будет на то воля Всевышнего – и вы станете читать мои книги с благоговением, изучать, впитывая святость, заключённую в них… —
Дá, я считаю, что она есть, смейтесь. – Но, не исключено, отстанете от словоблудия хладнодушных безлюбоговорителей, очиститесь, и встанете на путь ангельский. А когда окажется таковых много, то и земная Родина воспрянет. А ежели нет – значит, се воля Присносущего о ней. И горевать по этому поводу нечего: судьбу свою благо переживать с любовью и благодарностью Небесам, какой бы она ни была.
Благо о будущем заботиться: обнаружить искру любви в душе и возжечь её в пламя любви к Высшему и сущему – к Небу и Земле. – В этом Родина, а вовсе не в кривляниях обычаями, в которых – все знают в глубине души – правды нет, как бы дóроги ни были жалкие остатки родных обрядов, воспоминания об обычаях, уничтоженных властью, церковью и самими народами по их сомнительной воле…
В предыдущих книгах я как будто сказал всё. Однако продолжаю писать. Зачем? —
Я духовно свободен и бесконечно счастлив. Описывать такие состояния и ощущения чрезвычайно трудно. Ищу всё новые сочетания слов для более совершенного выражения ангельской любви, небесного счастья и духовной свободы, и – неизменно неудовлетворён. – Вот причина. Ибо выразить духовную свободу и счастье столь же трудно, а, точнее, невозможно, как и сокровенное знание.