Встала из-за столика, отложив в сторону почти расписанный поднос, и подошла ко мне красивая девушка с белой от света кожей и блестящим русым волосом.
– Я старшая смены. Зо-овут меня Алла. А Вы ктоо будете?
После всех моих объяснений она улыбнулась и сказала, что всё покажет и расскажет, и фотографировать разрешает всё, что захочу. Я походил между художницами, разглядывая орнаменты и поражаясь тому, как можно без помарок вести длинные, тончайшие разноцветные фигурные линии. Как можно укладывать обычными беличьими и колонковыми кистями гладкие, сочные, равномерно залитые одним цветом фоны. Мне, честно говоря, как-то даже не верилось, что я тут присутствую при рождении настоящей хохломской росписи, которую потом как шедевр национального русского творчества расхватают, развезут по разным странам, да и по своей, родимой и неохватной Родине. Видно было, что чужие здесь не ходят. Или настолько редко, что к посторонним тут не привыкли вообще. В комнате работали только женщины. От 18 до 60 с хвостом.
– У меня только два вопроса, – сказал я Алле через час прогулки по цеху. -Почему мужиков нет с кисточками? И почему художница не ставит свою подпись в уголке шикарной сюжетной картинки или классической, привычной нам росписи? Ведь это же адский труд. И сверхталантливый результат.
Оказалось, что на заказных, сложнейших по теме и исполнению работах, мастерица свою подпись всё же оставляет. Остальное – рутина, конвейер.
Ничего особенного. Чего подписываться под стандартной, хоть и сногсшибательной росписью? А мужчины попросту не высижывают этот труд. Физически. Монотонную, долгую и кропотливую тонкую работу в состоянии перенести только прекрасный пол.
Я сделал кучу снимков, поговорил со всеми, кто не отказался, обошел все цеха, после чего получил отчетливое ощущение, будто слетал в космос. С этим смутным чувством я, обалдевший окончательно, вывалился на улицу и закурил. Слева от меня разлеглась сама деревня Сёмино. В меру бедная, в меру аккуратная, в деревьях и цветах даже вдоль дороги. Вышла старшая по смене, села рядом.
– Мужчины у нас самую трудную рабо-оту делают, – чуть-ли не извиняясь мягко произнесла она. – Мужики баклуши бьют. То есть, заготовки вытесывают. Мы бы не смоогли. О-они же и оосновной лес пилят, сушку делают, о-окончательное проокаливание гоо-отовых вещей, чтообы краска и лак лучше взялись.. Так что, вы не по-одумайте чегоо пло-охого про наших.. Мы без них что? Задницу о-отсиживаем, да руки от судооро-ог разминаем…