или поданы как блюдо, мы мертвы, и млад, и стар,
свет пролей – на самом деле мы мертвы, когда не в теле?
Есть душа, о коей пели и поют, ценя свой дар,
менестрели? Эти трели – правда или же товар?»
Он кивнул и молвил: «Карр-р!»
«Если ж есть душа в загробном мире, телу неудобном,
в состоянии свободном лучше ль ей? И что там – пар
млечный? ангелов ли пенье? – не испытывай терпенье! —
света параллелепипед или звука белый шар?»
За окном сирена взвыла – на пожар промчалась car.
Призрак, выпив, вскрикнул: «Карр-р!»
Я в ту пору жил на Pelham, был декабрь, несло горелым,
надвигалась баба в белом, я забрёл в кромешный бар,
где с таинственным собратом, чернобровым
и крылатым,
расщепляясь точно атом, пил не то чтобы нектар.
Алкоголь – мой горький фатум. «Карр-р! —
в проезжем свете фар
гость мой дважды гаркнул, – карр-р!»
«Где мой первый друг бесценный? – я воскликнул. —
Что за сценой?
Говори, бродяга бренный!» – Но бродяга
с общих нар
встал и подал знак, чтоб следом шёл за ним я.
Верно, ведом
путь ему… И за соседом я ступил на тротуар.
Две парковки, три заправки, супермаркета амбар…
«Что замолк ты? Каркни!» – «Карр-р!»
Шли и шли. Снежинка косо пролетела возле носа.
Ни единого вопроса больше не было. Футляр.
Человек в футляре. Узость взгляда – есть, по сути,
трусость.
Изворотливость, искусность – вот и весь твой
скудный дар.
Современный борзописец мне кричит:
«О чем базар?»
Отвечаю кратко: «Карр-р!»
Кар-навал окончен вроде. С общих нар —
и на свободе,
рифма ей – на небосводе. Вот свеча, а вот нагар.