жизнесмыслом кичись не кичись
а далёко небесная высь
недоступная в ней простота
не поймаешь её на живца
на любителя мо и словца
на жильца на тельца на ловца
(«непонятка невнятка прикол»);
или, говоря о жизни – мечте-открытке, которая рисовалась воображением, поэт дает ожившую деталь:
<с> бакланом на льду неумелым
перепонками лапок скользящим
меж небудущим и немостоящим
(«жизнь жестянка коробочка крытка»)
Поэтическая речь спотыкается, перестает быть ровной, ища ясности в виде жизни и в виду жизни; а поэт, его говорящее начало, исправляет себя в тексте, не замарывая прежних оговорок, а словно принимая их даже во всей их несуразности и ложности. Поэт сам признает, что «возня со словами под стать / <…> детской игре» и может выглядеть смешной и нелепой, хотя и несет грозное – утратить землю под ногами, «заиграться» со смыслами, иногда (или всегда?) небезобидными. Наверное, Буковская и любит неприкрашенную сторону жизни, то, что могут назвать «изнанкой», именно за подлинность, незаменимость, невозможность придумать ей суррогата – «фальшака». Именно такая ненарядная (не фасадная, а будничная, житейски приземленная; недаром ведь говорит поэт о «подворотне слов», а не об «арке», не о «вратах») сторона часто рельефнее, чем заранее заготовленная натура для художника в его изолированном ателье. Так и взыскуемый смысл, по вере поэта, видимо, скорее явит себя спонтанно, без подготовки, без репетиции и, не исключено, будет иметь телесное происхождение. Если не всё, то многое у Буковской требует проверки тактильностью – «на ощупь».
Таков же и поиск нужного слова: у поэта он происходит под дамокловым мечом ошибки – обмана – искусственности: если мир нашел верный способ улизнуть от прямизны, точности, несомненности, то хоть где‐нибудь остается настоящее? Сложность слова Буковской в том, что оно, стоя под собственным контролем, готово себя низвергнуть, дискредитировать, дезавуировать, если только в нем обнаружится какая‐то брешь, блажь, фальшь… Ища нужного слова, поэт сталкивается с изменчивостью и вариативностью, но предстоит тому, кто (или что?) вынуждает смотреть на них иначе и даже не принимать их в расчет. А пока – «подставь нужное», «убери ненужное», «подставь ненужное», «скажи должное», «подчинись требованию», «пренебрегай необходимостью», «полюби тщетное», «возненавидь лучшее»… Нравственный императив обнаруживает свою диалектичность, и поэт оказывается перед постоянным неизбежным выбором.