– Очень даже часто. С моим кузеном Вивианом, – мысленно умоляя себя не покраснеть.
Под ресницами Минни Маус заиграла садистская радость.
– Ваша кузина Вивиана? – переспросила она по-французски.
– Не Вивиана – Вивиан. Кузен, а не кузина.
– Что за чудаки эти французы, надо же додуматься награждать своих мальчиков именами девочек.
И она расхохоталась. Даже на лестнице, за закрытой дверью еще был слышен ее богатырский смех.
– Вот и славно, – заключила миссис Мерл. – Немного пианино и… гм, покер по разумной цене. Я завтра же приведу в порядок подвал.
Он не посмел спросить, собираются ли его замуровать в погребе или сбагрить в гараж. У него целый месяц, будет время найти, куда перебраться.
Преспокойно совершив свой маленький домашний путч, Селеста Мерл сделала ему знак следовать за ней и привела в комнату, очевидно, служившую дополнительной гостиной, на том же этаже.
Там стояла собачья корзинка, и лежала в ней, вполне предсказуемо, собака. Когда они вошли, песик открыл левый глаз, поднял соответствующее ухо и снова уснул.
– Наша комната отдыха, – сказала миссис Мерл, церемонно указав на стул. – Какая чудесная музыкальная гостиная здесь получится, не правда ли?
Широкое французское окно выходило на кирпичную террасу, вентиляционные трубы прятались под зарослями плюща. Он разглядел желтые, как подсолнухи, шезлонги, бутылочку лосьона на полу. Девушки, должно быть, загорали здесь в купальниках…
Джослин помотал головой, сосредоточив все свои мысли на миссис Мерл.
– Теперь я должна познакомить вас с правилами нашего маленького сообщества.
Она подчеркнула (жирно) революционный характер присутствия мужчины в «Джибуле» – вполне ли он это понимает? Он смиренно кивал. Она сообщила ему также, что мистер Чу из прачечной на Кэнал-стрит забирает белье по четвергам, что стоит это в среднем доллар двадцать пять центов, но за эту цену мистер Чу вернет его в следующий четверг выглаженным и сложенным.
– Вы, наверно, любите, чтобы ваши рубашки были накрахмалены, не правда ли?
Ей это казалось настолько очевидным, что он поостерегся упомянуть единственную на его памяти особу, любившую крахмал: свою двоюродную бабушку Симону, чьи твердые, как меренги, жабо царапали подбородок, когда приходилось с ней целоваться. Родные прозвали ее Марией Медичи.
Он вновь лишь кивнул.