– А как понять, что умершему плохо и ты держишь его?
– Вот для этого и используется мост между навью и живыми. Они приходят во сне, чтобы поговорить, пожаловаться и попрощаться. Такие сны обычно очень живые, они запоминаются навсегда.
Повисло молчание.
– А ты знаешь, – сказал Глеб через некоторое время, – ты права. У меня тоже были такие сны.
– Да?
– Ага. И я их до сих пор отчетливо помню: их настроение, лица близких, о чем говорили, даже краски и погоду.
– А кто тебе снился?
– Сначала мне приснился дед. Он был очень больным. Участвовал в войне, был ранен осколком, сильно болел и рано умер. Сердце.
– Сочувствую.
– Дурацкая смерть. Ты помнишь начало девяностых? Когда продукты пропали, все по карточкам, огромные очереди, ничего нет. Вот и он тоже стоял в такой очереди, не помню, за чем, писали списки какие-то, отмечались. А тут пришли другие, со своими списками. Дед крайне нетерпелив был к несправедливости, стал кричать, порвал эти левые списки, перенервничал. Тут же в толпе инфаркт. Мгновенная смерть.
Саша сочувственно смотрела на Глеба. Он видел в темноте блеск ее глаз. Помолчал немного, продолжил.
– Не могу сказать, чтобы я так уж сильно переживал его смерть. Молод был еще да глуп. Это, повзрослев, мы начинаем иначе относиться к смерти близких, по-другому ее чувствовать и больше страдать. А пока мы молоды, так это не чувствуется. Вот и его смерть я перенес относительно легко. Только иногда вспоминал его. А потом, на войне, я вдруг стал часто о нем думать. Конечно, и война другая и все другое, но все же… Стал жалеть, что мало его спрашивал о той войне, о том, как он пережил ее. Вообще стал жалеть о многом, – Глеб поворочался, устраиваясь на раскладушке по-другому, вытянул ноги и продолжил, – Может, я просто повзрослел. А потом он приснился мне. Как будто я бегу по весенней солнечной улице. Небо голубое, зелень вокруг. Стоит такая погода, что просто блеск. И вдруг он мне навстречу попадается. Страшно обрадовался, кричу ему: «Дед! Дед!» А он поворачивается ко мне. Лицо такое светлое, чуть ли не молодое, в глазах радость жизни, весь такой торопится куда-то. «Привет, Глебка! – говорит, – Как жизнь? Все хорошо?» А я стою, и в горле ком слез, понимаю, что я, оказывается, так скучал по нему, что просто слов нет. А что сказать, и не знаю. Стою перед ним дурак дураком. Повторяю: «Дед! Дед!» Он, видимо, все понял, улыбнулся мне так светло, так радостно, по плечу потрепал. «Ладно, Глебка, не горюй, все перемелется. А мне пора, ждут меня. Все, давай, спешу я». И тут же побежал по улице, куда-то скрылся в толпе. А я стою и сдвинуться не могу. И так мне остро его не хватает, и обидно, что у него какие-то свои важные дела, помимо меня, есть, и рад за него, что он весь такой прямо светится от счастья, – Глеб снова замолчал, потом слегка прокашлялся, – Так ты не поверишь, Саша, я потом долго его в толпе искал. Кажется, что вот же он, такой похожий старичок, догоню, а это не он.