Я в эти хитромудрости старался не лезть, сменив адмирала
Свешникова входил в курс дел, частенько обращался за советами и
справками к послу, что Порохову чрезвычайно нравилось. Ещё и потому
приходилось изображать загнанного, горящего на работе трудоголика,
что много в Петербурге было старых знакомцев прежнего Колчака, ещё
со времён обучения в Морском Корпусе. Поскольку травму головы
выдумывать и небольшую амнезию – чревато, пошёл путём иным и
заказал пенсне. Аж два сразу. Что первое, что второе, - с простыми
стекляшками, ибо зрение как у орла. Но надо, край как надо
оправдать «не узнавание» питерских друзей-приятелей, сподвижников
юности гардемаринской…
К императору попёрся уже в пенсне и отчаянно «косил под Чехова»,
протирая без нужды стёклышки и прикладывая носовой платок к глазам,
мол извините ваше величество, много работать ночами приходится с
документами, зрение не выдерживает, устают очи, слезятся…
Вручив доблестному дипломату, грозе шпионов, «Станислава» первой
степени с мечами, Николай зазвал на «семейные посиделки» дабы дети
узнали о подвигах союзников, «русотихоокеанцев».
Пришлось попросить их величеств удалить киндеров, ибо
повествование изобилует множеством пикантных подробностей, не
предназначенных для подрастающего поколения. Цесаревич, бойкий
юноша 1902 (а не 1904 как «у нас») года рождения, ушёл с большой
неохотой и такое впечатление, приготовился подслушивать под
дверями, а старшие сёстры хоть и нехотя, но послушно, повинуясь
взгляду строгой царственной маменьки, удалились из залы.
Александра Фёдоровна искренне и эмоционально сочувствовала моим
переживаниям, особенно когда Виктор Колчак обнаружил, что любимая
женщина отдаётся ему не по любви, а по шпионской надобности.
Конечно, я всё переврал, для пущей убедительности и красочности
жертвуя достоверностью.
Царственная чета наверняка знала, что Александру Фёдоровну в
народе и прокламациях вовсю склоняют как главу немецкого шпионажа.
Даже с картинками, как прямо из Зимнего дворца «по антенне»
передаются в Берлин совершенно секретные сведения, отчего и гибнут
российские дивизии и корпуса. Гучков, надо отдать ему должное,
императора не трогал, но великих князей кошмарил нещадно, прям таки
нарываясь на роспуск Государственной Думы. Неудивительно, что царь
с царицей после рассказа о страстях шпионских начали порицать
оппозиционных депутатов, провоцирующих Смуту в годину тяжёлых
испытаний.