Новую жену князя Владимира готовились встретить в Киеве с почетом, все же царевна, сестра греческих императоров. Более всего киевлян, конечно, интересовало то, насколько хороша ромейка. Должно быть, хороша, потому как у князя все жены и наложницы одна другой краше. И молоденькая, а как же иначе, ежели невеста?
Особенно любопытствовали бабы, каждой страсть как хотелось хоть одним глазком глянуть, во что одета-обута, сурьмит ли брови или свои собольи, кладет ли румяна?.. Особо рьяные твердили, что уж, конечно, не сурьмит и румян не кладет, ни к чему ей! А росту-то, росту какого? И росту хорошего, должно быть, и статью словно лебедушка, и голосом соловушка… наверное…
К пристани, немилосердно расталкивая остальные ладьи, причалила ладейка гонцов. В другое время обругали бы, а ныне все сразу кинулись вызнавать, с чем приплыл. Гонец вылез важный, не подступись, но уж больно просили сказать хоть словечко, купец даже чарочку преподнес и большой калач, только чтоб разговорился. Но гонец, чувствуя важность сообщения, отвлекаться не стал, поторопился на княжий двор, а в толпу только одно и бросил, мол, завтра будут! На вопросы о том, хороша ли княгиня, глянул непонятно и не ответил вовсе.
Толпа на пристани тут же разделилась надвое. Бабы почему-то решили, что уж столь хороша, что у гонца и слов не хватает! Правда, нашлись сомневающиеся, мол, может, и говорить-то нечего. Таких оказалось немного, и они быстро скрылись с людских глаз, чтоб не быть битыми.
Но когда тот же вопрос задали гребцам на ладье, они тоже лишь отмахнулись. Вот это было уже непонятно и заметно усилило интерес к новой княгине.
С утра, кажется, весь Киев был на пристани. Те, кто порасторопней, места заняли чуть не с рассветом. Мальчишки облепили все заборы, рискуя их свалить; не только они, но и здоровые парни забрались на столбы сваи, прицепились на крышах ближних к пристани домов, гроздьями повисли на всем, за что можно зацепиться и продержаться.
Удержались не все, все же ждать пришлось больше чем до полудня. Были и свалившиеся, и даже покалеченные.
Но вот наконец с реки донеслось: «Е-едут!..» Конечно, не ехали, а плыли, но никто даже не заметил оговорку. Толпа единым движением подвинулась к пристани. Дружинникам стоило больших усилий удерживать людской напор, в конце концов в ход пошли даже кнуты. Это чуть остудило пыл самых настырных, но ненадолго.